«Какой он тебе, нахуй, Куккинен? Кукинин он».
– Спокойно отвечал Никодим, пытаясь тянуть время.

Все делали вид, будто ничего не происходит, и уже совсем невпопад и без охоты, хлопали затёртые костяшки домино на стол. Бабы,собравшись кучками, пиздели шёпотком о чём-то своём, о бабском и искоса поглядывали на творящуюся во дворе хуйту. Матюгальник шуршал, какую-то, всех давно заебавшую, песенку-агитку. Чирикали воробьи.

«Исай – на хуй ступай!» - орал Захар хватаясь за голову и корчась от боли.

«Емельян – под залупой то бурьян!» - И ему становилось легче что-ли.

Он хлопал по сгибу покалеченной руки, тыча всему миру, совершенно натуральную елду культи.

Из – за угла вышел, не о чём не подозревающий Кукинин, бережно неся в руках раскрытую бутыль с мутной и ещё тёплой бурячихой.

«А, вот ты где, пизда суомская! Варокаа! Минэс!*» - Крикнул Захар и из окна полетела пустая бутылка. Она угодила Кукинину в рыло и тот, так ничего и не успев понять, взмахнул лапами, выпустил банку и упал, пуская носом кровавые пузыри.

Мужики взвыв, все как один, сорвались с места. Намереваясь угомонить контуженного. Участковый Никодим, вытащил из кобуры пистолет и жахнул в вечернее небо. Послышался плачь обосравшегося с испугу грудничка. Бабы запричитали и попрятались в щели тараканами.

«Максим – здох и хуй с ним. Положили его в гроб и хуй ему в лоб!» - Орал неугомонный Захар.

Пидарасы в матросках, в сине-белых полосках, молофейки отсосёте - до Кронштадта доплывёте!

Может он ждал, когда ему навалят пиздюлей и заткнут рот кляпом. Может он рассчитывал, что эти новые страдания, затмят, хоть ненадолго, убивающую его травматическую мигрень.

Матюгальник заглох. И через мгновение, зомбирующим голосом, Левитана, ожил ; - «От Советского Информбюро. Внимание! Говорит Москва...»

Все замерли.

«...Передаём важное правительственное сообщение. Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня, в четыре часа утра. Без всякого объявления войны. Германские вооружённые силы. Атаковали границы Советского Союза..."

Казалось, что даже воробьи притихли. Все как-то, охуели, что-ли.

Вывел всех из оцепенения, глухой звук, гупнувшего оземь, Захарова тела.

Он выпал головой вниз, свернув себе шею.

Во двор вбежали санитары с носилками и стали откачивать Кукинина.

(*фин. – Осторожно! Мины!)

АХ, ЛИЗА МАРКОВНА!

***

Клавдий Давыдович Русских, был человеком робким, а потому – интеллигентным и скромным.

Вот, если бы он родился в «нужном месте» и в «нужное время», то тогда бы да... Ну, а так...

В общем, был он беден, и одинок. А о Лизе Марковне ходили весьма воодушевляющие слухи.

Поговаривали, будто бы она, будучи женщиной доброй и «в летах», не отказывает никому.

И, набравшись храбрости, Клавдий Давыдович, наконец, решился.

Он стоял перед дверью в её квартиру и, замерев, прислушивался. За дверью было тихо и это обнадёживало. Больше всего он не хотел кому-то помешать.

Его колотила мелкая противная дрожь от непреодолимого волнения. С калош стекал в лужицы грязный тающий снег, и наполнял звенящую пустоту парадного, источаемый Клавдием Давыдовичем, неприличный запах «Шипра».

Всё его смущало в этой ситуации. И неопределённость, и непредсказуемость, и сама её некая гротескная абсурдность. Но, приятно щекотало его убогое самолюбие, осознание собственной решимости.

Чтобы окончательно успокоиться, Клавдий Давыдович, трижды глубоко вдохнул, зажмурился и, задержав дыхание, протянул руку к дверному звонку.

Вот сейчас послышатся шаги, щёлкнет замок, дверь откроется и Лиза Марковна...Мудрая Лиза Марковна... Опытная Лиза Марковна... Бывалая Лиза Марковна... Всё поймёт без лишних слов и затащив, теряющего рассудок, Клавдия Давыдовича, в своё «гнездо первобытного разврата», воскресит существо своего нового героя, живительным и смачным поцелуем. И всё будет складываться само-собой, и всё будет хорошо.

Тучное её тело пахнет сдобой, щёки горят, и губы горят, и вся она пылает. И он пылает. Оба они пылают и тают прямо здесь в прихожей, словно свечки или мороженое какое. Вкусно...

Клавдий Давыдович, физически слабее и значительно мельче. Ему немного страшно. Но, он старается отогнать эти мысли, впиваясь губами в розовый жирный сосок Лизиной груди. Она мягкая и большая. Очень большая. Даже слишком большая, но это именно то, что надо.

Трещит сдираемая с него одежда, Лиза Марковна рычит и немного потеет. Это возбуждает. Здорово возбуждает. Клавдий Давыдович сопит и пыжится, но сравняться в проворности и грациозной мощи со стокилограммовой возбуждённой матроной он не в силах. Это настораживает.