Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1
вернуться

Гейнцельман Анатолий Соломонович
Шрифт:

ОТДЫХ

На бушприте косом сижу я, Следя за тем, как водорез В волну врезается, ликуя, Сверкая красками небес. Там, сзади, – якорные цепи И кубрик грязный моряков, Там капитан кричит свирепый, Там много всяческих оков. Но я над головой Медузы Вишу, схватившись за бушприт, – Легки последние мне узы, В душе моей волна кипит. Я чайка белая, на сьесту Спустившаяся на фрегат, Я не прикован больше к месту, Я белым тучам – белый брат.

VIALE MILTON 3

Налево – длинная аллея, Направо – Фьезоле вдали, Напротив – сад, оранжерея, Да облачные корабли. В восторге от небес картины, Рукой махнешь – и вмиг корабль Оставит синюю пустыню, Опустит пред окошком трап... И я веду свою голубку, Забыв про жизненный ярем, На фантастическую рубку, Где перед нами нет дилемм. Корабль уносится по ветру, На юг, на север, – всё равно, Лишь бы не слышать нам Деметры, Лишь было бы не так темно. Иллюзии лишь достоверны Для нашей творческой души, Мелодии поток размерный В манящей голубой тиши.

КИПАРИС

Как меч из вороненой стали, Он в сочную поднялся синь, И птицы Божии летали Вокруг него среди вершин. В земле глубоко рукоятка Его бесчисленных корней, И дремлет он темно и сладко На склоне многобурных дней. Как кисть гигантская, он пишет Иероглифы в синеве. Как бог гранитный, сонно дышит, – Чернее тени на траве. И скоро он умрет наверно, И ароматных сто досок Напилит плотник суеверный, И четок выточит венок. Всё – из земли, всё снова в землю Недоуменное уйдет, – За красоту наш мир приемлем, За черный в синеве кивот.

НА ПЕРЕПУТЬИ

Отравленный житейской мутью, Стою на перепутьи я, Со смертной вглядываясь жутью Во все явленья бытия. Куда идти? Устали ноги, И веры нет уже в пути! Я просто сяду у дороги В сухие где­нибудь цветы – Вот у курганной этой бабы, – На чахлую склонюсь к ней грудь, Как ящерицы или жабы, А там уж, право, будь что будь. Устав от созерцанья нищих, Босых и призрачных людей, Я поищу небесной пищи И белоснежных лебедей, Плывущих, как и при Адаме, Бог весть откуда и куда. Потом прилягу рядом в яме – И буду ждать себе суда.

ПРОТИВОРЕЧИЯ

Не протестант я, не католик, И всё же ученик Христа. Алтарь мой – шаткий этот столик, Богослужение – мечта. В безверья горького тревоге, Я продолжаю строить храм Везде, где не пылит дорога, Всё выше, выше к небесам. Всё творчество непостижимо, Жизнь – под сомнением всегда, Но Божьего мы серафима Встречаем в мире иногда. Меж сеющих зерно на поле, Меж в реку брошенных сетей, Меж плачущих рабов в неволе, Меж пляшущих в саду детей, – Везде он синий, снежно­белый, С мечом пылающим в руке, В бореньях с явью поседелый, С слезой застывшей на щеке.

АДАМ

Я всё забыл, чему учился, Всю мудрость школьную свою, Я тайны Божьей приобщился, – Как птица я теперь пою. Как пред незнающим Адамом, Лежит передо мною рай, И в центре нахожусь я самом, Родимый созерцая край. Всё прошлое – уже глубоко В земле похороненный пласт, И нет уже во мне пророка, – Давно мне чужд иконокласт. Я одинокий лишь художник, Наивный я опять поэт, И самый скромный подорожник Мне ближе, чем идейный свет. Неслышному я внемлю росту Росистой под ногой травы, По радуги шагаю мосту, Теперь и камни – не мертвы. Все звери – братья мне и сестры, И волн и ветра шепот мне Важней, чем яви праздник пестрый, И я живу, как в вещем сне. И началось богослуженье Мистическое для меня, Жизнь – странное стихотворенье, Жизнь – атом мирового дня.

ПАВИЛЬОН

Неба голубое чудо, Черных пиний кружева, Листьев золотая груда, Выгоревшая трава – Это гобелен фламандский, Золотой осенний фон. Посреди, киоск тосканский, – Легкий, стройный павильон. Сверху фриз: гирлянды, putti, Синяя меж них глазурь... Считаны мои минуты, Слишком много было бурь. Но в таком бы павильоне Я готов хоть целый век Простоять в цветов короне С тирсом, как античный грек. Всякая метаморфоза – Тайна для больной души. Мысли этой жжет заноза, Жжет – и в мирной здесь тиши.

ИСТУКАН

Текут года, как Днестр родимый, В необозримый океан, И след моей слезы незримой Давно простыл. Как истукан, Стою я над потоком горьким Людских, неосушимых слез, И глаз мой, мраморный и зоркий, Устал от беспрестанных гроз. Нет никакого избавленья, Нет никаких уже Мессий, Всё – непонятные явленья Необуздаемых стихий. И можно ль жалких насекомых Двуногих осудить всерьез, Преступною судьбой ведомых Превратных, злых метаморфоз? Я истуканом стал курганным Над протекающим Днестром, Я облаков полетом странным, – Торжественным небес пером, – Вселенной тайны исчерпавший И атомов круговорот, Я – нищий духом, я упавший У рая запертых ворот.