— Так вот почему ты как с цепи сорвалась, — усмехнулась Саванна. — Значит, это из-за нее ты била своего сына? Из-за Изабель Ньюбери?

— Я не стану перед ним оправдываться, — отчеканил я. — Ты не заставишь меня извиняться перед этой гнидой. И никто не заставит.

Особняк семейства Ньюбери окружали черные дубы, придававшие улице Приливов некоторое сходство с загородной дорогой. Их дом стоял в центре квартала старинных зданий, некогда принадлежавших аристократии американского Юга — плантаторам; впоследствии Гражданская война навсегда обрубила питавшие их корни. Перед войной в особняке Ньюбери проходили тайные собрания сецессионистов [85] , обсуждавших создание Конфедерации. Председательствовал на них Роберт Летельер — прапрадед Изабель Ньюбери. Впоследствии он погиб во время артиллерийской перестрелки, с которой началось сражение близ Тулафинни. В Гражданскую войну юнионисты [86] захватили эстуарий Порт-Ройял [87] , после чего быстро заняли Коллетон, и дом предка Изабель был реквизирован под военный госпиталь. Раненые солдаты-северяне (многим из них предстояла ампутация) вырезали свои имена на мраморных каминных досках и паркетных полах. Списки мучеников, «граффити» искалеченных, искавших хоть какое-то забвение от боли и от мыслей о своей дальнейшей увечной жизни. За старинной дверью с веерообразным окном над ней неразрывно сплелись история и трагедия. И вот в этом здании, под неслышимые стоны, проклятия и молитвы раненых янки, проходило детство Тодда Ньюбери.

Пока мы шли по песчаной дорожке к особняку Ньюбери, мать давала мне последние наставления по части великого искусства пресмыкательства перед дамой из высшего социального слоя.

— Прежде всего скажешь ей, что чувствуешь себя очень виноватым и сделаешь все, чтобы подобное никогда не повторилось. Тебе было настолько стыдно за свою выходку, что ночью ты не сомкнул глаз.

— Я спал как младенец и вообще не думал ни про какого Тодда.

— Тише ты! Не верти головой и слушай меня. Если будешь по-настоящему вежлив, миссис Ньюбери покажет тебе каминные плиты, где бедняги янки выцарапывали свои имена. Сам увидишь, что случается, если этих парней с Севера пустить в приличный дом. Они ведут себя как в конюшне. А все потому, что их плохо воспитывали. Ни один южанин не посмеет гадить в чужом доме.

Мы поднялись на фасадное крыльцо. На дубовой двери висело блестящее медное кольцо. Мать несколько раз ударила им, но несильно. Дверь откликнулась странным звуком — будто якорь царапнул по корпусу затонувшей лодки. Я стоял на залитой солнцем веранде, откашливался, теребил брючный ремень и переминался с ноги на ногу. Возможно, в моей жизни и бывали минуты похуже, только вот не припомню когда. Тут донеслись легкие шаги. Дверь открылась. На пороге стояла Изабель Ньюбери.

Я впервые оцепенел при виде женщины. У Изабель Ньюбери были тонкие бесцветные губы. Я сомневался, произносит ли такой рот что-нибудь, кроме слов раздражения и недовольства. У нее был острый правильный нос — пожалуй, единственная привлекательная черта. Миссис Ньюбери была скрыта полумраком прихожей, но я все равно видел, как ее нос брезгливо морщится, словно от нас исходит зловоние. У нее были светлые волосы, судя по всему крашеные.

Но сильнее всего меня поразил холодный блеск ее аквамариновых глаз и густая сеть мелких морщинок вокруг них. Эти морщинки тянулись к ее вискам, как солнечные лучики на детских рисунках. Ее лоб пересекали три глубокие морщины; они двигались, когда Изабель хмурилась. На лице Изабель Ньюбери запечатлелись следы всех бед и огорчений ее жизни, подтверждавшие, что эти события действительно происходили, равно как выцарапанные имена несчастных янки подтверждали их тяжкое пребывание в этом доме. Изабель была на год младше моей матери, и я впервые осознал, что люди старятся неодинаково. Мать с каждым годом становилась все красивее, и я принимал это как должное, думая, что так происходит со всеми женщинами. Но сейчас, онемевший и пристыженный, я вдруг раз и навсегда понял, почему Изабель Ньюбери не любит мою мать. Причина была отнюдь не в том, что мать — одна из Винго. Время рано и жестоко пометило Изабель всеми левыми перевязями [88] и лапчатыми крестами своей нестираемой геральдики. В ее облике было что-то болезненное, некое гниение, которое начинается в сердце и постепенно выбирается на поверхность.

— Вы? — наконец подала голос хозяйка.

— Изабель, мой сын хочет вам кое-что сказать, — скороговоркой произнесла мать.

В ее голосе ощущались покаяние и надежда на прощение, словно это она расквасила физиономию Тодда Ньюбери.

— Да, мэм… миссис Ньюбери, — подхватил я. — Я очень переживаю из-за того, что вчера случилось, и хочу извиниться перед Тоддом и перед вами, миссис Ньюбери. Это я во всем виноват. Беру на себя полную ответственность за вчерашнюю драку.

— Поверьте, Изабель, Том был очень расстроен, — переняла эстафету мать. — Могу поклясться. Ночью он спать не мог. Даже меня разбудил и сказал: «Завтра обязательно пойду и попрошу прощения».

— Как трогательно, — процедила Изабель Ньюбери.

— А Тодд дома? — поинтересовался я. — Можно мне с ним поговорить?

— Сомневаюсь, что он этого хочет. Обождите здесь. Спрошу у него.

Хозяйка закрыла дверь. Мы с матерью остались на веранде, беспокойно поглядывая друг на друга.

— Какой замечательный вид, — восхитилась мать.

Она подошла к перилам; оттуда сквозь невысокие пальмы просматривался залив.

— Всегда мечтала жить в одном из таких особняков. Когда твой отец впервые привез меня в Коллетон, он пообещал мне, что разбогатеет и купит такой же дом. — Мать помолчала и со вздохом добавила: — Но даже если выловить всех креветок в здешних водах, на особняк денег не хватит.

— Могла бы и внутрь пригласить, — сердито заметил я.

— Не обращай внимания. Это пустяки. Просто от неожиданности она позабыла все свои учтивые манеры.

— Она это нарочно сделала, — упирался я, но мать думала о другом.

— Вот бы вечером усесться в кресло-качалку на такой веранде, пить чай со льдом и смотреть, как мимо течет городская жизнь.

— Я хочу домой.

— Домой пойдешь после того, как извинишься перед Тоддом. Мне до сих пор стыдно за твое вчерашнее дикарство.

Дверь вновь открылась. В сумраке прихожей миссис Ньюбери казалась призраком. Вид у нее был суровый. Она неторопливо вышла к нам.