Шрифт:
— Ты что, всерьез, Марфушка? Неужто всерьез?
— Что о том думать, коли испокон веку на том власть стоит. Ты книгу «Александр» читала ли? [117] Ей на Руси уж веков шесть будет. Люди чтут, ума набираются.
— Не дошли мы до нее с отцом Симеоном, а там поминал про нее, частенько поминал.
— А у меня она под рукой лежит. Отец Симеон еще пометки всяческие на ней делал — все память. Сама послушай: «Паки же Александр Македонский вопроси браминов: „что есть во всех животных лукавее?“». Они же рече: «человек». Он же рече: «како?». Они же рече: «се да тя убеждаем. Ты бо, зверь сы, зри, колико зверии водиши с собою, да другим зверям живот един всхитиши». Он же не разгневался, но улыбнулся. Другое же рече: «что есть царство?». Они же ръкоша: «обидлива сила, неправедно дерзновение, времени помогающу, злата бремя». Так-то, Федосья Алексеевна, — обидлива сила, неправедно дерзновение.
117
Здесь говорится о романе «Александрия» Псевдо-Каллисфена — фиктивного автора, спутника Александра Македонского (II–III в. до н. э.), рассказывающего о героических свершениях Александра и изобилующего сказочными и риторическими отступлениями. В России известен с XI–XII вв.
— Кого ж мы-то обидели — Наталью царицу что ли?
— Не в Наталье Кирилловне дело. Мало ли людей без злого умыслу обижаем. Сила державная человека не разбирает. Кабы одна царица вдовая была, кто бы заметил. Вон Марфа Матвеевна — сколько дни с кончины государя-братца прошло, а уж никто не поминает. Без братца что она. Наталья — иное дело. Все крутит, все округ себя люд разный собирает. Глупа-глупа, а воду без перестачи мутит. Теперь зато всех ее людишек прочь от дворца — чтоб духу их проклятого не было.
— Выходит, и Софьюшке дружину собирать надо? а как же с великой княгиней Еленой Васильевной было, с Глинской? У нее-то дружина была ли? Ведь по любви ее великий государь Василий Иванович брал. Поди, ни о чем, кроме него и не думала.
— Это кто тебе про любовь-то сказок наплел, Федосьюшка? Откуда бы она во дворце взялась?
— Так разве не ради нее великий государь супругу свою первую постриг? Из-за нее же?
— Расчет был державный, потому и постриг. Соединить надо было Русь с землями западно русскими. С молдаванами снова союз укрепить, чтобы литовскому князю Сигизмунду противостоять — больно силен стал. А для таких союзом лучше брака семейного что найти? К тому же князь Михаил Глинский в те поры в плену у государя Василия Ивановича сидел.
— За племянницу пленника хлопотать?
— Ты, Федосьюшка, послушай сначала, коли уж вопрос задала. Наперед батьки в пекло не суйся. За Михайлу Глинского [118] император Максимилиан хлопотал, чтоб свободу ему вернуть. Отпустишь князя — переговоры с императором лучше пойдут. Это одно. Другое — Глинские ведь от ханов Золотой Орды свой род вели. С Глинскими породнишься — за наследие золотоордынское воевать можешь. Теперь-то понятно? Да и то вспомнить стоит, что батюшка Василия Ивановича, государь Иван Васильевич III, сам на дочери валашского господаря Стефана сына своего первенца женил. Все к тому клонилося. Теперь разумеешь?
118
Михаил Львович Глинский(?—1534), князь, государственный деятель. Воспитывался при дворе австрийского эрцгерцога, императора Священной Римской империи Максимилиана (1459–1519), который путем династических браков обеспечил своим наследникам испанский, чешский и венгерский престолы. При нем были завязаны дипломатические отношения с Россией. Михаил Глинский в 1508 г. вместе с братом Василием перешел на службу к Василию III, который женился на племяннице Михаила Елене Васильевне Глинской.
— Значит, про красавицу Елену зря в теремах толковали, что полюбил ее государь Василий Иванович пуще жизни. Потому и супругу законную бросил.
— А где ж государь видеть-то Елену Васильевну мог, не расскажешь? В какие края заморские на красоту ее неописанную глядеть ездил?
— И то правда.
— Еще другая правда была — не любила княжна супруга, ой, не любила. Родным свадьбы своей простить не могла. Таково-то серчала, что сердцу своему волю дала — с Иваном Федоровичем князем Овчина-Телепневым-Оболенским даже крыться не стала. При живом муже во дворец взяла. Великий князь супротив Овчины слова сказать не смел. Хороша была Елена Васильевна, а нрава крутого. Бояр всех напужала.
— Поди, Господи, прости, смерти мужниной ждала — страх сказать, грех-то какой.
— Быстро дождалась. Как второго сына родила, так великий князь и прибрался.
— Думаешь, Марфушка…
— Ничего не думаю. Дело прошлое. Была княгиня в деле — была и в ответе.
— Никак отравили ее.
— Во дворце ведь — все может статься.
— Бояре, что ли?
— Что старые дела ворошить.
— Так теперь-то уж все равно.
— Ан нет, Федосья Алексеевна, все равно никогда не станет. Ниточки от тех времен в наши дни потянутся. Люди счеты сводить за прошлое станут, а тут и с сегодняшним днем не разберешься.
— Одно только, царевна-сестрица, скажи, за что Елену Васильевну порешили. Отец Симеон сказывал, умница была.
— Какая уж тут умница, когда своим умом не жила — все своего князя Овчину слушала. Скольких бояр уговорил заточить аль казнить. Слова своего держать не умел. Князя Андрея Старицкого уговорил себе сдаться, всех благ да милостей наобещал, на том и в Москву привез, а тут в темнице и удавил. [119] Злобы был великой. Все обиды про себя копил да на каждом вымещал. А Елена Васильевна на все из его рук смотрела.
119
Отказавшись приехать в Москву, Андрей Иванович 2 мая 1537 г. с семьей и двором выступил из Старицы в сторону Новгорода. Но новгородцы не поддержали его, и он сдался правительственным войскам во главе с князем И. Ф. Овчиной-Телепневым-Оболенским. По прибытии в Москву в начале июня был арестован вместе с женой и сыном Владимиром. Умер в тюрьме.
— И впрямь любила, значит…
— Откуда тебе знать, Федосья Алексеевна, какова она любовь-то? Из комедиальных действ да виршей?
— А хоть бы и из них! Верно, не одной злобой князь Овчина силен был. Никак, князь Одоевский сказывал, полководцем Овчина себя выказал, города воевал, с каким неприятелем справлялся.
— Кто спорит. Храбрости у него не отнять.
— И коварством что его теперь попрекать — мученическую смерть ведь принял. Сама же мне говорила, год в темнице без света да тепла пробыл, а там и помер. С голоду. Уж как за него государь Иван Васильевич бояр молил. От мамки знаю, дитятею в ногах у них валялся, милости для Ивана Федоровича просил. Любил очень. Да и кто знает, кем ему Овчина-то приходился. Разное ведь говорят.