– Вы не любите серег, госпожа Терр-Хатта, – с некоторым трудом повторил он ее истинное имя. – Вам по душе тяжесть не у лица, а на руке.

Это означало признание над собой ее власти и ума в большей мере, чем женственности. (Впрочем, буквализм был отчасти нарушен: кхондский символ мудрости – перевязь и брошь поперек груди, кольца для них вообще неудобны, женская же власть обозначается обручем или браслетом-змейкой. Уши и в самом деле нередко прокалывались, тут я ничего не имею против образа, но более удобной для кхондиц была фероньера или повязка. Экая я зануда, право!)

В самом деле, самый малый из длинных пальцев Иньянны был увенчан редкостной красоты опалом: молочно-зеленым с яркой рыжей искрой, которая то и дело охватывала всю поверхность кабошона. В одном мизинце больше величия, чем во всем Мартиновом дворе, подумалось мне, – и не удивительно, что она там ко двору не пришлась!

На этом сомнительном каламбурении нас прервали. У полога типи кто-то шумно и с явной демонстрацией завозился, отряхая с себя снег: так в точности Арташка в детстве сопел, вздыхал и топал у порожка, когда я утром перележивала время, положенное ему для завтрака.

– Уже проснулись, и мы с ними беседуем, – сказала хозяйка, оборотившись через плечо.

Тотчас же с азартным шумом, какой обычно производят юные существа, вошли две девушки, одетые примерно так же, как она сама, но побогаче украшенные, в бусах и накосниках, и стали класть известные мне поклоны: и тут я успела увидеть, как от порога отлетели два светящихся белых облака, будто из снежинок, и взмыли кверху.

– Войдя в тепло, Горные Псы и Псицы так же снимают одежду, как и вы, – улыбаясь, молвила Тергата. – Из удобства и из приличия: так восточная женщина сбрасывает во дверях свое черное покрывало, чтобы не занести с улицы дурной глаз, так сказать, духовную заразу. Что с того, что эти наши одежды белы? Познакомьтесь, это мои дочери, Хрейя и Цехийя. Слегка невоспитанны – сразу видно, что их отец не мог полностью выполнить свои обязанности. Ведь в нашем краю это его дело – возиться с малышами.

Тут меня осенило, и Тергата прочла это в моих глазах.

– Ну да, мы все трое – истинно Белые, – пояснила она.

Интересное дело! Огласовка двух девичьих имен была моя, вымышленная; на самом деле то были слова, подобные кхондским, а еще вернее, мункским, сплетенные из звуков, запахов и мыслей. Девушки были похожи на мать, очень похожи, но тоньше в кости: белокурые, белокожие и почти совсем синеглазые. Их естество было, видимо, по молодости, более однородным, не умело играть внешними оттенками. Еще надо заметить, что Хрейя была, на мой взгляд, истинной красавицей, а ее сестра – только хорошенькой: и носик-то с конопушками, и талия потолще, и движения не так степенны.

– Они близнецы? Погодки? – спросила я полушепотом.

– Погодки: Хрейя старшая, Цехийя младше. Королевский приз. Святой Грааль.

– Значит, и верно…

– Да. Старый король вынужден был отпустить меня по андрскому закону, а вот по инсанскому и не мог, и не хотел. Владетель и мой брат нехорошо бы его понял, – лицо ее выражало странную смесь юмора и печали. – А дорогу в некую горную обитель, скромное подобие Телемской, мой кунг Филандр знал прекрасно.

Тем временем девушки, опять же соблюдая обкатанный ритуал, поднесли нам умыться и ополоснуться – к великому счастью, из кувшина, а не из лохани – и обтереться огромным пушистым полотенцем. Действовали они с заученной ловкостью: я так думаю, многие из Белых Волчиц не желали выходить из образа ради всяких там пришельцев, и тяжесть странноприимства ложилась на самых высокородных. Потом мы уселись пить из крошечных пиал какой-то травяной настой и щепотью брали с общего блюда нечто вроде рассыпчатого творога с ягодами, холодного, пенного и легкого, как мороженое. О мечта моего детства – край, где взбитую и холодную сливочную пену можно есть круглый год!

Излишне говорить, что мои кхонды получали пищу из нежных девичьих ручек, стараясь потише чавкать, поедали обеих сестер глазами вместе с пищей и таяли побыстрее «сладкого льда». «Они тут если и мясоеды, – думала я, – то по крайней мере, сейчас этого не демонстрируют. Собственно, без высокоэнергетической пищи, как и без шкур, здесь и в самом деле не обойдешься, но кхондские стереотипы на первой поре нам бы помешали.»

– О нас любили говорить, что мы поедаем своих врагов, чтобы воспринять их силу, – говорила Иньянна в такт моим мыслям. – Но так делала в старину и лесная Триада. У вас было поверье, что сердце и печень противника делают тебя неуязвимым. Никакого поругания врагу в том не было, напротив; но вот из тех, кто придерживался обычая, слишком часто получались берсерки. Теперь это в прошлом, да и Белые Волки научились жить не за чужой счет и сражаться, не убивая тела.

– Как – вы пока не скажете, прекрасная госпожа, – отозвалась я.

– А говорить и рано, и нет смысла. Лучше раз увидеть.

Артханг во время еды, пития и обмена репликами молчал, только восторженно крутился на подстилке кольцом и ляскал зубами, как будто ловил у себя в хвосте блоху повышенной вредности. Бэсик глазел по сторонам, как привороженный, и с легкой дрожью притирался к моему бедру. Но в целом оба моих спутника ассимилировались на удивление быстро и куда легче моего.

– Госпожа Старшая. Мы трое хотели бы осмотреть ваше селение подробней.

– Вы достаточно наелись? Уж извините, выбор блюд был сильно урезанный; здесь же у нас вроде фактории, а не города. Снежные Волки вообще кучно не живут: каждая семья вбивает, так сказать, шест в землю и кочует вокруг него по всей горной земле. А где шест, там и шатра иногда не случается: сундук ставим или кладем большой камень.

Снежначки вышли первыми, мои псы – вторыми, а я, конечно, завозилась с ними и с собой. Наружи наши хозяйки сразу оборотились волчицами, и я изумилась: были они крупнее самцов ровно вдвое, и пух был в самом деле белоснежный и на вид необыкновенно легкий. Чем-то они напомнили мне самоедсих лаек, а Хрейя, с ее перегибом в талии, – еще и борзую.