Что последовало далее, вербальному описанию не поддается.

– А теперь давайте посмотрим мою собственную берлогу, – сказал Шушанк.

Я ее и раньше приметила на окраине села, только полагала, что здешние детишки соорудили наглядное пособие для урока о неандертальском человеке. Редкие бревешки стен, плоская крыша из трухлявого корья, волоковые оконца то ли есть, то ли нету, зато дверь и порожек сплочены как для переправы через пороги, хотя и неошкурены.

– Вот. Сам соорудил из отходов лесопильной и деревообрабатывающей промышленности, – с гордостью сказал он.

– А снег вовнутрь не задувает? И холодно же, – усомнилась я.

– Ничего подобного. Во-первых, там внутри кокон. Ну, это еще объяснять, мое личное колдовство, вроде силового поля – вот вам аналог, хотя абсолютно неверный. Все, что попадает внутрь, преобразуется в нечто с обратным знаком. Холод – в жару, снег – в воду и пар. А во-вторых, я занимаюсь выработкой животного тепла на манер отшельников, неподалеку их видимо-невидимо.

– Телемский Монастырь, – подтвердила я. – Госпожа Иньянна была в женском, а вы, будем надеяться, навещаете мужской.

Переступив порог, я заподозрила, что его «кокон» работает не столько в сторону тепла, сколько в сторону жидкости. Ибо чувствовала я себя очень прохладно и очень сыро. Ни инея, ни льда здесь и вправду не наблюдалось, под потолком даже слегка парило, как в позавчерашней бане. Меблировка была условная – с типичной для Странников выемкой подмерзлого грунта. Кстати, как это лично я не побоялась превратиться в свою противоположность?

– Одному дивлюсь, – сказала я, – что вы не взяли от Белых того, что вам наверняка предлагали. Имеется в виду, кроме девушки.

– Если бы я был склонен брать то, что мне предлагают, я бы вообще не оказался в Горах, – Шушанк скорчил забавную гримасу. – Будь свидетелем, песик! Разве не было у нас там, в Андрии, двух крепких особняков с садом, городской квартиры в высотной стекляшке и банковского счета, а также дипломатской и депутатской неприкосновенности и по ту, и по эту сторону границы? В обмен на самую что ни на есть элементарную лояльность?

– Счет и по сю пору существует, – буркнул Бэсик. – Я на себя перевел по вашей доверенности. Еще и квартиру в одночасье продал, хотя с пригородами управиться не успел. Надо вам будет – поделюсь.

– Нет, госпожа Тати, вы что, до сих пор думаете, что меня из-за вас одной поперли и из дипломатического корпуса, и из первых депутатских помощников?

– Бэс так сказал.

– Для простоты. Много там чего за мной было диссидентского, и не путайте повод с причиной. Это я напоследок вас в Храм свозил, чтобы хорошенький сюрпризец кое-кому поднести, а заодно и самому на красоту порадоваться.

Шушанк скорчил торжественную мину и закрутил фигурную дулю напоказ кому-то здесь не присутствующему:

– Никакого гарантированного корма – вот мой девиз! Снежные волчицы – единственные, кто меня пока понял. Ручаюсь, и вы не вполне.

– Меня в Рутении приучили, что надо радоваться долгу перед матерним государством, сия мысль надо мной и довлеет, – чуть виновато объяснила я. – Поэма была о том знаменитая… этого, Евтушенка. В целом хороший был стихотворец, без дураков говорю. Пафос робинзонады мне не так уже и понятен – я имею в виду, добывать и строить одному и на пустом месте.

– Один и не может, ясное дело. Но попробовать, превозмочь себя – о, это пьяней вина и слаще меда!

– А родная Андрия к себе не тянет?

– Скажите еще – родимое инсанское посольство, которое факт уже прикрыли, – ответил Шушанк. – Не удивляйтесь, самое главное из политики до нас доходит по испытанному каналу сарафанного радио. Нет, знаете, даже удивительно! Я понял: не та земля родная, которая выносила. Чрево, из которого ты вышел, пуповина, которую ты перервал, – это необходимо оставить. Вспоминать с благодарностью – это завсегда, без этого горный подъем тебе под ноги не ляжет. А настоящая твоя земля – та, где ты себя сделал. Земля надежд и свершений. Круг.

Он обозрел окрестность с порога хижины и снова повернулся к нам:

– Вы еще от сей почвы и крупинки не попробовали. О, этот снег, которому даны девяносто девять имен, как и Сотворившему его! Сыпучий, легкий, влажный и мягкий, корка и пыль, крупа и нож, узор и причуда, могильный камень и веки любимой. Деревья под его покровом вечно зелены и пахнут праздником. А дома среди них – каждый незнаком и одновременно твой…

– А Высокие Хребты! Я хаживал через Мглу, это опасно, и очень, но опасность тут какая-то… ну, несмертельная вроде. Ничего не боишься, и меньше всего – погибнуть под лавиной или в ущелье без вести пропасть. Ментальная или чувственная связь сохраняется всегда, а помереть – это факт биографии и для других прискорбие, не для тебя…