– Ина Тергата, а ведь те персонажи под куполом дома не на нитках висят, а сами по себе – я видела, когда ваш одежный туман развеялся, – шепнула я.

– Да. Это вовсе не марионетки, – ответила она в том же стиле. – Странниками никак не дозволено манипулировать.

Здесь чувствовалось начало дня. «Полярная ночь» слегка развиднелась, и в густо-синем свете неба перед нами открылась чарующая картина. Снег был голубым и лиловым, шатры светились изнутри золотисто-желтым, как фонарь из вощеной бумаги, а заходящая луна походила на круглое, румяное яблоко. И кругом протекала неторопливая жизнь: входили и выходили женатые мужи, белые дамы, слегка раскосые, как песец, и величавые в движениях, лежали прямо в снегу и любовались небом сквозь заснеженные лапчатые ветви, в некотором рассеянье здороваясь со всеми проходящими – и с нами. Кишмя-кишело детишек, пухлых, беленьких и не очень, их глазенки вспыхивали всеми цветами радуги.

– Что, не так уж мы страшны с виду? – спросила меня моя дама.

– Для меня – пожалуй. Только ведь не напрасно вас и боятся, правда?

Впереди мои песики возились в снегу со снежнацкими щенками и снежнацкими юными барышнями, как обыкновенные веселые дворняги, и тонкая искристая пудра висела над ними столбом. По всему видно было, какая радость для моего сына и его товарища – впервые чувствовать снег не как препону, а как радостное поле для игр.

– Страшиться незнаемого – это общая болезнь. Но это не объясняет почти ничего. Наше колдовство: «умножать хлеба», то есть растить ткани из микросреза, превращать самоцветы в психический лазер, угадывать мысли – строго говоря, на фоне лесных и прочих умений вещь достаточно заурядная. Что мы живем в краю вечной зимы и вечной ночи – так у моих родичей нэсин еще и не так чудно и чудодейственно.

– Они отчасти знают, отчасти угадывают вашу вторую природу, причем инстинктивно, ничего почти о ней не зная, – предположила тут я.

– Ну конечно. А выразить этот подсознательный, я бы сказала – шкурный страх в чем-то конкретном не могут. Вот и придумывают чепуху, – ее пышная белая морда чуть отвернулась в сторону, изобразив презрение к роду аниму. Когда видишь собаку так близко с твоей рукой, последняя так и тянется почесать за ухом; мудрейшие кхонды, включая Арккху, поддавались на мою ласку, даже голову на грудь клали – но тут я поостереглась.

– Вас боятся и нэсин, и андры, потому что перед вашим зовом… перед зовом ваших женщин не может устоять никто, – я отчасти вспомнила, отчасти сфантазировала на тему.

– Вы правы.

«Но говорить о том не время», – прозвучало в ее голосе. В самом деле, зачем же так, с ходу, не осмотревшись, брать быка за рога, а Волка за клыки? Захотят – скажут сами. В Лесу снежнаков опасались; в Андрии делали вид, будто их нет вовсе – по крайней мере, я вроде бы не слышала ни слова о них, кроме того Бэсова вопля о волчьем перевертне. А вот нэсин, пожалуй, относились к Белым Волкам не просто с опаской, но и благоговейно, не как к простым псам. Все-таки женщина-оборотень стала женой Владетеля и сводной сестрой другого, да и старый король андрский знал наверняка, кого получил в жены, знал и любил. И сын его от этой женщины… И дочери… Все это нерасчлененным комком мыслей промелькнуло в моей голове и опустилось в солнечное сплетение, «второй мозг» тяжелым грузом, емкой гирькой, от которой заныло и съежилось внутри. И какой невеждой в здешней подспудной, тайной жизни я себе показалась! Ладно, думала я, переведем разговор на другое, авось удачнее выйдет.

– У вас в самом деле всегда стоит такая ночь, Иньянна?

– Строго говоря, то не ночь, а мгла, которая изредка расходится, излучение в виде пыли – право, я не физик, хотя мы здесь вовсю пользуемся законами того, что греки называли фюзис. Как говорится, чтобы уметь включить мотор, не обязательно участвовать в его сборке.

– И вы можете развеять это своей магической силой?

– Без вуали будет куда холоднее – так холодно, что жить не захочешь. А впервые – и страшно. Это как волевая остановка дыхания, понимаете? Когда непривычно – боишься, но когда это происходит с полным твоим осознанием – это праздник, – ответила она, переводя мои слова в иной план: ведь как ни удивительна была эта малая вселенная, мы вошли в нее не для пустых вопросов.

– Вы – другая сторона. А та сторона – Земля Нэсин, что за горами, – вслух подумала я. – Истинная, а не Приграничье. Там может быть сопряженный с вами горный мир – и постоянный день? Вечное лето? Вы и они – две стороны листа Мебиуса? Ну конечно…

– Вы умная женщина, Татиана, – сказала Тергата едва ли не с упреком. – Погодите, дайте вашим мыслям созреть. Вечером я представлю вас троих племени, без этого вы – не полноправные гости; мои, но не всеобщие. Тогда мы сможем говорить с вами о том, что касается не одной меня. И…

– Спрашивайте. Вы же хотели спросить?

– Этот Артханг – он ваш приемыш?

– Молочный сын.

Я помедлила и добавила почему-то:

– Конечно.

– Приемный сын и вскормленный у нас считаются по-разному, потому что различна их природа, – медленно сказала Иньянна. – Для вас это, может быть, ново. Однако через молоко передается некая информация наподобие генетической.

– У нас говорят, что общая кровь – не большее препятствие для брака, чем общее молоко, – возразила я.

Что разноплеменность – самое тяжкое препятствие, я не упомянула: к слову как-то не пришлось.

– Вот как. Нет, славный юноша, право. Так до вечера, ладно?

Она кивнула дочерям, и они вежливо удалились, чтобы мы без помех осмотрелись, и пообещав нам в скором времени выдать гида – поистине замечательного! Артханг поглядел им вслед, повздыхал… И вдруг выдал:

– Мама Тати, ты заметила? Она, Хрейя, – совсем как Серена. Клянусь, сестренка кое-что знала об этом еще тогда, когда в первый раз обмолвилась!