Шрифт:
А потом Даниль поднялся, потрепал Бэса по голове, взял меня под руку, и мы начали свое возвращение к Живущим.
В поселке уже прочувствовали наш уход и посему ждали нас – двуногие и четвероногие, жены и мужья, дети и старцы. И Хрейя стояла перед братом с двумя пушистыми белоснежными младенцами на руках – еще двоих держали у ее колен мункские мамушки. Девочек и мальчиков родилось поровну, и будущие мужчины были чуть крупнее и плотней своих сестренок – так, как это всегда бывает у кхондов.
Новые существа по рождению своему. Великий соблазн – стать иным не ценою грандиозных моральных усилий, а по одному рождению…
Когда ты стал новым – это как взрыв, как толчок изнутри, как свет в загроможденной тьмою комнате. Отсюда и парадокс внезапных, обвальных обращений грешника в святого: ведь следуют по пути к совершенству всегда медленно. И отсюда же парадоксальное признание святого, что он был и остается великим мерзавцем, а спасен чудом. Ты сразу мыслишь иначе – это идет от внутреннего знания, подобия той инстинктивной морали, которая признается за животными. Люди моей земли то видели эту нравственность, то нет, и часто видели в звере автомат нравственности, как Декарт – просто автомат. На самом деле в любого Живущего мораль встроена как путь, она, собственно, и есть Путь, программа, прочитанная нами в наиболее привычных символах добра и зла, и это самое в ней главное. Все мы, от человека до камня, отроду несем в себе свое предназначение, которое по большому счету увязано с Путем всей Вселенной…
Божество жаждет не нашего морального совершенства, а нашей любви. Все ортодоксии склонны путать симптомы болезни с нею самой – Высокой Болезнью Любви. Бог жаждет не благоговения, не нашего к нему обращения, а нашей свободы – вплоть даже до богохульства. Потому что благоговение зачастую порождено боязнью подойти близко, Он же жаждет близости любой ценой. Потому что обращение от страха налагает на душу рабские путы, а раб не умеет любить. Потому что любовь утесняемая и безответная легко обращается в хулу, но такая хула угоднее Ему, чем равнодушие – ибо ортодоксия создает барьеры, а пленная страсть их рвет.
Так говорил мне Даниль, и такова была запись в его книге. Да уж, теперь я начинала понимать, почему андры – и в своем обожании, и в своей ненависти – так опасались этого сосуда благости и стремились подбить под свой ранжир. Он был живым воплощением Правильного Пути, Пути по обращающемуся кольцу Мебиуса; сам оборотень и перевертыш, многоликий и непредсказуемый, как многолика и непредсказуема Вселенная, что на инсанский манер выскальзывает из-под ног, едва ты возомнишь себя утвержденным в ней. Бессмысленно было бы следовать его поступкам, вообще опираться на установленные факты: это означало бы сотворить себе еще один лишний кумир. Только в себе самом человек может найти опору, не в чужих трудах и заемных мнениях, а в своем собственном Верном Пути – вот чему хотел научить Белый Король-Монах своих людей.
И эта возможность у него появилась.
Наши потенциальные сторонники, прознав о том, что Даниэль вернулся в наши края вместе с зимой и снегом, начали тихо стекаться на окраины Леса. Прекрасные снежнянки давних времен, которые порой существовали на правах и под видом замурзанных, но свободомыслящих пастушеских дворняжек, оборачивались красавицами едва ли не под стать Иньянне Бесподобной и Несравненной, а взрослые и полувзрослые дети, которых они приводили, были неизменно хороши собой, как все те, кто рожден от сердечной теплоты и приязни. Было таких семей куда больше, чем догадывалась и сама Иньянна, а их отпрыски полностью осознавали себя в тот час, когда Весть о Короле проносилась мимо них подобно метеору. Дети в своем обличье аниму почти не отличались от андров-полукровок, и нужно было собрать их вместе так, как они были собраны, чтобы уловить родовое сходство: тонкие черты лица, зеленую бирюзу взгляда, в котором алого блеска не появлялось ни днем, ни ночью, но виделась как бы мерцающая сетка лиловато-пурпурных прожилок. Ростом и осанкой они забивали любого андра, кроме… О Март, некстати я тебя вспомнила! Их отцы и мужья были попроще и даже собаками не любили перекидываться, не то что волками; однако народ был отборный и душевно, и телесно. И верно: не от духа же одного Горные Волчицы замыслили себе потомство!
Появилась фрисса Иола – наш ценнейший агент в тылу противника. Прибыли мои друзья коваши, Перигор и Каландар. Они посылали для нас оружие, а нынче сами принесли нечто особенное: наконечники для стрел, в самое острие которых были вправлены крошечные «снежнацкие глаза». Сами стрелы заранее сделали их братья лесные мунки: короткие, почти как для арбалета, и длинные, тонкие. И оперяли каждую тремя перьями, даром птиц: белым лебяжьим, черным – ворона и серым с черно-белой каймой – от горного орла. По слову БД мы вложили их в два колчана и отдали ему: тут снова чувствовалось некое белое, снежное колдовство и некий сговор, в который меня не посвятили.
Прискакали Багир и Киэно, сошедши с пьедесталов и оставив семейство на попечение Айзакьи; бросились в объятия БД. Привели они и кое-кого из подмандатных парнишек и девчат, тех самых, кого вывели из-под обаяния наркоты и квазирелигиозной психотропии: рожи последних, подкрашенные на манер Киэно, были, впрочем, очень даже славные, а дикобразно и дикообразно торчащая полудлинная стрижка добавляла изюминку в исконно андрский антропологический тип. Использовать эту гвардию нами предполагалось для расшатывания стереотипов и авторитетов, а также организации бескровных провокаций (к примеру, того типа, когда детки кладут на тропинку кошель на веревочке и отдергивают перед твоим обалдевшим носом; меня лично такой фокус еще в Рутении раз и навсегда отучил зариться на чужое). Вообще человечки оказались на поверку головастыми: именно таким всегда бесприютно под опекой государства, именно они стремятся к необычному, не умея найти своего, слабо ценят жизнь и сильно – приключение, а потому скорее прочих попадают на крючок авантюристов и преступников. Айзакья и Ко отчищали их от грязи и мрази и приваживали к настоящей работе с землей, деревом и железом, коты и большие мунки учили трудиться головой и думать руками, и из строптивых подростков вылуплялись классные электронщики, программисты и водители поднебесных машин.
Но вот что любо-дорого и абсолютно никем не ожидалось: коты привезли Эрмину! Уж с помощью какой сатанинской проделки вытащили они ее и из какого именно монастырского погреба – то нам не объяснялось. Надзор за ней, по ее словам, последнее время ослаб, и парламент разрешил ей паломничество, а дальше – дело техники. Она покрылась сединой, заметно усохла, клинок ее души еле вмещался в тонких ножнах тела, но зато блистал куда ярче. Очков и фасонной стрижки она лишилась, парчовых риз – еще, по-видимому раньше, но это ее даже молодило каким-то загадочным образом. Избавлению сына она возрадовалась, но не с тем накалом, с каким полагается встречать выходца с того света. И то сказать: ведь истинным плодом ее чрева был вовсе не он, а тот, другой, пускай презренный, но и обожаемый. Ее чувства к БД были теплы и нежны, а через любовь к Марту просвечивал жар едва ли не адский.