— В седьмом классе Шелли Моррисон поймали за тем, что она списывала у тебя тест по математике. Она все продолжала кричать, что, если она провалиться, отец убьет её. И ты сказала учителю, что это ты списывала у нее. Тебе поставили ноль за экзамен и целую неделю оставляли после школы. — Он поднял голову, чтобы посмотреть на меня. — У тебя еще с месяц после этого были синяки на руках. Мне всегда было интересно, откуда они взялись.

Мое сердце бьется слишком быстро. Я сжимаю кулаки, чтобы руки не тряслись. Я сжимаю челюсть и стираю какие-либо эмоции с лица, но успокоить сердцебиение все еще не могу, как сильно бы я ни старалась.

— Миллион раз, — на этот раз очень тихо говорит он, — я видел, как ты делаешь подобные вещи, миллион раз. Но ты никогда не произносила и слова, только если тебя не заставляли говорить. — Он вновь смеется, тяжелым таким смехом. Он вглядывается в какую-то точку прямо за моим плечом. — Ты никогда ничего ни у кого не просила. — Он наконец встречается со мной взглядом. — Но никто никогда не давал тебе ни единого шанса.

Я тяжело сглатываю, пытаясь отвернуться, но он удерживает мое лицо.

Он шепчет:

— Ты себе не представляешь, как много я о тебе думал. Как часто я мечтал… — он с трудом делает вдох, — как часто я мечтал быть настолько близко к тебе. — Он двигается, чтобы провести рукой по волосам, прежде чем передумывает. Смотрит вниз. Смотрит вверх. — Боже, Джульетта, я последую за тобой куда угодно. Ты — единственное хорошее, что осталось в этом мире.

Я молю себя о том, чтобы не разразиться рыданиями, и не знаю, сработает ли это. Меня словно разбили на множество частей и склеили вновь, я краснею и едва ли нахожу в себе сил посмотреть ему в глаза.

Его пальцы находят мой подбородок. Он приподнимает мое лицо.

— У нас максимум три недели, — говорит он. — Не думаю, что они смогут удерживать группировки дольше.

Я киваю. Я моргаю. Я прижимаюсь лицом к его груди и делаю вид, что вовсе не плачу.

Три недели.

Прошло две недели.

Две недели платьев, душа и еды, которую я хотела бросить через всю комнату. Две недели улыбающегося Уорнера, прикасающегося к моей талии, смеющегося и держащего руку на моей спине, удостоверяющегося, что я великолепно выгляжу, когда иду рядом с ним. Он думает, что я его трофей. Его секретное оружие.

Мне приходится сдерживать порывы разбить костяшки его пальцев о бетон.

Но я предлагаю ему две недели сотрудничества, потому что через неделю мы уходим.

Надеюсь.

Но затем, что более удивительно, чем что-либо еще, я понимаю, что не испытываю ненависти к Уорнеру, как думала раньше.

Мне его жаль.

Он находит странное успокоение в моей компании, он думает, что я похожа на него, что разделяю его извращенные взгляды, его жестокое воспитание с его вечно отсутствующим и требовательным отцом.

Но он никогда и слова не говорит о своей матери.

Адам говорит, что никто ничего не знает о матери Уорнера, что она никогда не обсуждалась и никто не имеет ни малейшего понятия о том, кто она. Он говорит, что Уорнер известен лишь вследствие жестокого воспитания, своим холодным, расчетливым желанием власти. Он ненавидит счастливых детей, их счастливых родителей с их счастливыми жизнями.

Я думаю, Уорнер считает, что я понимаю. Что я понимаю его.

И так оно и есть. Но в то же время — нет.

Потому что мы не одинаковы.

Я хочу быть лучше.

По ночам у нас с Адамом есть возможность проводить немного времени вместе. И даже в таком случае этого слишком мало. Уорнер с каждым днем смотрит за мной все пристальней; отключение камер только сделало его подозрительней. Он всегда неожиданно появляется в моей комнате, берет меня на ненужные туры по зданию, говоря о разработке своих планов и о том, как мы вместе завоюем мир. Я даже не делаю вид, что мне интересно.

Может быть, я единственная, кто делает все только хуже.

— Не могу поверить, что Уорнер действительно согласился избавиться от камер, — говорит мне как-то ночью Адам.

— Он ненормальный. Он нерациональный. Он болен таким образом, который я никогда не смогу понять.

Адам вздыхает.

— Он одержим тобой.

— Что? — Я чуть шею не сворачиваю от удивления.

— Ты — это все, о чем он говорит. — Адам на мгновение замолкает, его челюсть напрягается. — Я слышал истории о тебе, прежде чем ты сюда попала. Поэтому я и оказался вовлеченным, поэтому я вызвался отправиться к тебе. Уорнер провел месяцы, собирая информацию о тебе: адреса, медицинская документация, личное дело, родственники, свидетельство о рождении, анализы крови. Вся армия только и говорила о его новом проекте; все знали, что он ищет девушку, которая убила маленького мальчика в продовольственном магазине.