Сакуров, неизвестно зачем разоткровенничавшийся с бывшим лётным штурманом, боялся именно такого финала, когда Варфаламеев ударится в декламацию известно чего, и, когда тот привычно закатил глаза, начал раскаиваться в легкомыслии, подвигнувшем его к рассказу о своём последнем сне односельчанину.

«И чего это я? – мельком подумал Константин Матвеевич, с опаской ожидая выхода очередного шедевра якобы Басё в переводе Варфаламеева. – Тоже мне, решил обратиться к знатоку японских традиций. Хотя причём тут мои сны и японские традиции? Разве что постоянно упоминается сакура, да дракон какой-то подозрительный…»

– В зеркале жизни

Призраков сонмы бродят;

Жизнь – это лишь сон… - выдал-таки Варфаламеев.

«Он что, их на ходу сочиняет?» - изумился Сакуров и сделал попытку пересесть подальше от Варфаламеева. Но Варфаламеев поставил глаза на место и почти трезвым голосом заявил:

– Плохи твои дела, Константин.

– Это ещё почему? – насторожился Сакуров, краем уха подслушивая про третьего Гришиного селезня и про то, сколько в одном британском фунте английских стерлингов.

– Потому что ты наполовину японец, - невразумительно возразил Варфаламеев.

– Ну и что? – слегка расслабился Сакуров, имея в виду тот медицинский факт, что плохо себя может почувствовать любой человек, невзирая на национальную принадлежность. В общем, Константин Матвеевич решил не принимать всерьёз предпоследнего заявления приятеля своего, Петьки Варфаламеева.

– А ты всё точно рассказал про маму, террасу и Диму? – вопросом на вопрос ответил Варфаламеев.

– Точнее не бывает, - почему-то поёжился Сакуров, хотя ничего страшного в своём последнем сне он не заметил, кроме почти реального ощущения эффекта собственного присутствия в той последней своей иллюзии. Впрочем, почти реальное ощущение эффекта присутствия преследовало Сакурова в череде всех его иллюзий, связанных с сакурой. Да ещё эта фотографическая память, запечатлевшая каждую серию необычной сонной эпопеи с какой-то садистки каллиграфической точностью в цвете, сюжетах и диалогах. Больше того: память об этих оригинальных сновидениях, связанных общей интригой в виде бесконечного похода к какому-то (или какой-то) Сакуре, не стиралась по истечении срока давности, но, приняв однажды вид некоего рельефного оттиска в голове «пациента», со временем становилась только лучше, регулярно шлифуемая теми органами, которые сидят в голове и отвечают за воспоминания.

– Тогда тебе точно крышка, - нелицеприятно повторил свой диагноз Варфаламеев.

«Да пошёл ты», - подумал Сакуров.

– …А тут лятит четвёртый селезень, - совсем уже распоясался к тому времени Гриша, целясь пустыми руками в потолок.

– …Нет, так мы с тобой каши никогда не сварим! – вовсю веселился Жорка. – Ты утверждаешь, что в одном английском фунте стерлингов сто шиллингов, в одном шиллинге – сто пенсов, а в одном пенсе – сто фартингов (51). Так?

– Так, - стоял на своём Мироныч, чисто по-скопидомски округлив количество шиллингов, пенсов и фартингов до ста.

– Ну, вот я и говорю: мои фунты тебе не подойдут, - разводил рукой Жорка.

– Почему?

– Потому что в моих фунтах ровно по полкило стерлингов!

– А ваши фунты, они какие? – заинтересовался Мироныч.

– Золотые.

Жорка значительно поднял брови.

– А стерлинги? – задрожал старый хрыч, не понимавший никакого юмора, кроме своего.

– Серебряные, - с пренебрежением отмахнулся Жорка.

– Тогда я, так и быть, возьму ваши фунты вместо долларов, которые вы мне задолжали, - раздобрился Мироныч, - но по курсу…

– Да хрен с ним, с курсом! – воскликнул Жорка. – Ведь их сначала нужно откопать, а потом примерять к твоему курсу.

– Кого откопать? – забуксовал старый хрыч.

– Да фунты же, - понизил голос Жорка. – Они ведь золотые, понимаешь?

Он доверительно склонил свою голову к кудлатой сивой репе собеседника.

– Понимаю, понимаю, - пробормотал Мироныч.

– А стерлинги серебряные. Вот я их и – того...

Жорка подозрительно огляделся по сторонам, заговорщически подмигнул Миронычу и закончил фразу:

– …Закопал.

– Да-да-да, конечно, - закивал головёшкой старый пень. – А где вы их закопали?

– Выпьем? – предложил Жорка.

– Выпьем, - согласился Мироныч.

– Давай… А потом я тебе нарисую подробный план захоронения моих фунтов, и ты их сам откопаешь. Ведь сможешь сам откопать, а то у меня второй день руку ломит?

– Смогу! – клятвенно заверил Жорку Мироныч и припал к своему стакану. Надо сказать, что, помимо непонимания любого юмора, кроме собственного, Мироныч, как истинный жлоб, не допускал даже мысли о шутках и прочей иронии в адрес любой финансовой темы, включая разделы о спекуляции, мздоимстве, ростовщичестве и индексе Доу Джонса.

– …А я его ба-бах! – не переставая, палил Гриша.

– …Да ты, Костя, не расстраивайся, - утешал тем временем Сакурова Варфаламеев. – Ведь тебе, как полусинтоисту , положена реинкарнация, а это не совсем смерть в примитивном её понимании.

– Да я и не собираюсь помирать, - пожимал плечами Сакуров, памятуя беседы с Фомой в части реинкарнации и насчёт сроков перехода Сакурова в состояние чистого духа. В смысле, насчёт крякнуть.

– Собираешься, собираешься, - заверял его подлец Варфаламеев. – Иначе откуда взяться таким откровениям?