Убив время до положенного часа, бывший морской штурман шёл на вокзал, закусывал домашним бутербродом, запивал его домашним чаем из пластиковой бутылки и садился в свой поезд. Раньше Сакуров пробовал закусывать московскими булочками и пить московскую воду, но его желудок оказался слишком нежным для этих продуктов, поэтому он стал возить еду и питьё с собой.

Утром Сакуров приезжал домой. Он первым делом считал поросят, гусей с курами, потом доил козу, потом всех кормил и выпускал на волю. Потом Сакуров работал на огороде, общался с Жоркой, другими односельчанами, гнал от сараев Мироныча и так далее.

«Костя, какого хрена ты не эксплуатируешь фолькс? – удивлялся Жорка. – Горбушка чай не казённая…»

«Можно подумать, наш «Фольксваген» казённый», - парировал Константин Матвеевич.

Дело в том, что на общественном транспорте ему удавалось кой-как экономить, покупая билеты на полдистанции, а то и вовсе проскакивая зайцем. В то время как фолькс требовал бензина ровно столько, сколько ему полагалось в соответствие с пробегом. Да и гаишники, заразы, кусались больней, чем вагонные контролёры.

«Да чё его жалеть? – хорохорился Жорка. – Новый купим!»

«Нет, стану я возить два ведра картошки и десять килограммов огурцов на целом микроавтобусе! – горячился Сакуров. – И потом: купишь с тобой новый – держи карман шире…»

В этом месте своего выступления Константин Матвеевич поминал тот факт, что пропито Жоркой денег в разы больше, чем затрачено на производство, способное в скором будущем приносить посильные прибыли. Памятуя вышеупомянутое, Сакуров положил за правило большую часть выручаемых денег обменивать на доллары, доллары прятать понадежней и о таком своём скопидомстве никому не рассказывать. И пусть накапливаемых денег было курам на смех, всё-таки это были деньги.

Освоив этим летом зелень, Сакуров оценил её как стоящую. Потому что за неё платили много больше, чем за огурцы с ранней картошкой. Времени зелень отнимала тоже больше, но и спросом пользовалась повышенным. И всё бы хорошо, да стоять на рынках тоже становилось всё дороже и дороже, потому что какой умный хозяин рынка захочет страдать от инфляции.

«Ничего, - прикидывал Константин Матвеевич, - прорвёмся! Лишь бы не запить…»

Кстати, насчёт запить: если честно, то хотелось очень сильно. Особенно глядя на молодых людей, повсеместно шатающихся по московским улицам и прикладывающихся к пивным бутылкам и банкам. Или глядя на попутчиков, распивающих по пути к месту назначения ставшую доступной дерьмовую водку. Телевизор Семёныча, рекламируя разные сорта пива, к состоянию Сакуровской жажды относился совершенно вредительски. Вернее – подстрекательски.

«Зашиться, что ли?» - с тоской прикидывал в минуты особенного обострения желания напиться Сакуров. Каковые обострения были тем «лучше», чем больше денег у него накапливалось. А их накапливалось тем лучше, чем прижимистей становился Сакуров. Во-первых, он запретил себе даже думать о приобретении телевизора и прочих предметов роскоши в виде холодильника или стиральной машины, продолжая хранить незатейливую еду в погребе и стирать неказистую одежду в лохани. Во-вторых, он не отказывался от Жоркиного спонсорства в виде вбрасываемых в хозяйство денег и водки.

«Ничего, пусть вбрасывает, - думал Константин Матвеевич, - авось в итоге я его не надую…»

На водку, как и планировал Жорка, они меняли зерно и комбикорм. Первое пошло от комбайнёров, обмолачивающих соседнее поле с рожью, второй прибыл из летнего загона для дойного совхозного стада. На деньги (имеются в виду Жоркины деньги) рачительный Сакуров докупил сахара, три молочных бидона, зарыл их в лесопосадке и развёл там брагу. Потом Константин Матвеевич купил у дядьки самогонный аппарат и тайком выгнал вина. Получилось литров двенадцать отменного первача, поэтому к уборке ячменя с пшеницей Сакуров был готов вполне. Так же, как к новым обменным операциям с ночными сторожами вышеупомянутого загона.

А ещё Константин Матвеевич загрузил давешние бутыли. Вернее, он загрузил только две, потому что год обещал быть яблочным, и три бутыли оставлялись для них. В две же бутыли Константин Матвевич насыпал всяких ягод, сначала хотел сделать вино, но потом плюнул на это дело и решил сделать брагу: он засыпал ягоды сахаром и долил в бутыли воды.

«Какое на хрен вино в России? – подумал он. – Сам я его пить не собираюсь, а меняться лучше крепкими напитками…»

К тому времени Жорка снова запил, потому что у его жены кончился отпуск, и теперь уже Сакурову пришлось заниматься спонсорством. Но делал он это умеренно, а иногда просто сам привозил из Угарова «съедобную» водку. Вместе с ним и Миронычем в Угаров повадился шастать и внук учительницы, а иногда и она сама. Первое время, конечно, ни о каких спутниках в виде учительши с её внуком не могло идти и речи. Потому что первое время отношения между Сакуровым и учительницей с её внуком пребывали в довольно прохладном состоянии. Но потом они, отношения, как-то сами собой наладились. Вернее, налаживанию отношений помогли учительшина интеллигентная житрожопость и один скандал, случившийся промеж учительшей и её подругой, московской дачницей из соседнего посёлка.

Скандал случился поздним знойным летним утром, когда Сакуров, отоспавшись после очередной поездки и наспех покормив живность, перекуривал на крыльце в компании вездесущего Мироныча. И, пока он перекуривал, на северной околице образовалась делегация в составе вышеупомянутой дачницы, её мужа и их внучки. Муж был одет в одни демократские трусы по икры и запряжен в тележку, чтобы на обратном пути увезти кучку навоза из загона, дачница с внучкой гуляли налегке в вызывающих пляжных халатах и соломенных шляпах.