Шрифт:
– Ну, что вы, в самом деле, Алексей Семёнович, - выползала на крыльцо избушки учительница, - ребёнку уже и пошутить нельзя…
«Хороши шутки, - подумал тогда Сакуров, - не заметь Семёныч пропажи – была бы учительша при дополнительном барыше в пять баков…»
– Вот именно! – изгалялся малец, сын своих преуспевающих родителей, зарабатывающих по пять баков ежеминутно, а не в течение всего лета, пока растёт чеснок, картошка, морковь и прочие стручково-бобовые.
«Ну и мерзавец растёт», - в который раз удивлялся Константин Матвеевич, но дружбы с малолетним мерзавцем не прекращал.
В первых числах сентября Сакуров отвёз на «фольксе» картошку. Когда вернулся в деревню с минимальной прибылью, застал деревенских за торжественной встречей, организованной Алексеем Семёновичем Голяшкиным в честь возвращения блудной супруги.
– Да какая я тебе блудная, козёл? – обиженно басила Петровна.
– Блудная! – с пьяным упрямством возражал Семёныч.
– Блудная – блудная! – поддакивали Вовка и его стервозная супруга, прибывшие в деревню с целью вывоза вздорной мамаши и свекрови.
– Здравствуйте, Петровна! – здоровался Сакуров, подходя к честной компании, заседающей в садике вековух.
– Здорово, сволочь! – басила супруга односельчанина. – Что, пришёл пожрать на халяву?
– Нужна мне ваша жратва…
В общем, жизнь шла свои чередом, листва желтела, ветра с дождями холодели, бас Петровны снова занял центральное место в деревенском хоре, Семёныч продолжал пить, попеременно ругаясь со своими ближними соседями, тёткой Прасковьей, дядей Гришей и Виталием Ивановичем. Варфаламеев ни с кем не ругался, но в пьянстве не отставал от Семёныча. Петровна помогала приятелям, ругалась вместе с Семёнычем с ближними соседями, иногда поколачивала Варфаламеева, а иногда её поколачивал благоверный. Жорка пил периодически, Мироныч – постоянно, как случалась оказия. Остальные – по-всякому. Рубль продолжал обесцениваться, прочая валюта крепчала, а Сакуров стал подумывать о приобретении телевизора, потому что смотреть ящик в компании донельзя сварливой Петровны стало проблемно. Учительша к тому времени отвалила из деревни, и Константин Матвеевич ловил себя на мысли, что скучает без её мерзопакостного внучка.
«Неудовлетворённые отцовские инстинкты, - думалось ему, - хотя и без них пацан презабавный. Одни его сальные анекдоты чего стоят…»
В первой декаде октября деревня окончательно опустела. Пастухи также отбыли в свою историческую вотчину. А с работой на станции случился облом, потому что место истопника, равно как и прочие некоторые рабочие места, сократили. Одновременно на станции стали разбирать первую ненужную железнодорожную линию. А Сакуров снова поехал в Москву, толкать остальные корнеплоды. Остальных получилось нехило, да ещё Жорка подсыпал своих, поэтому пришлось запрягать «фолькс». Сам Жорка остался стеречь их общее добро. Бывший интернационалист временно не пил, поэтому за добро Сакуров был спокоен.
«Да, ты не о чём таком не думай, - напутствовал его односельчанин, - смотри лучше за дорогой и старайся гаишникам не попадаться».
«Постараюсь», - обещал Сакуров.
Реализовав овощи, Константин Матвеевич купил продукты, новые кроссовки, три литра водки и телевизор. На телевизор, правда, пришлось потратиться из неприкосновенного запаса, накапливаемого в виде нержавеющих долларов в заветном кожаном бумажнике. Этот бумажник лежал в самом укромном месте его дома. При этом укромное место было оборудовано так, что бумажник не пострадал бы ни от огня, ни от воды. В данном бумажнике уже собралась порядочная сумма, настолько порядочная, что его владелец таки решился изъять из вышеупомянутой суммы триста баков на цветной “Sharp” в испанской сборке.
«Ничего – ничего, - подбадривал себя бывший морской штурман, выруливая на старую Каширку (105), - мы ещё повоюем. Лишь бы не запить…»
Потом Сакуров купил газовую плиту и три газовых баллона. Затем наменял зерна с комбикормом на полученный самогон. В середине ноября Константин Матвеевич продал козу на мясо и впредь зарёкся с козами не связываться. А коту с кошками пришлось привыкать к коровьему молоку. Его, кстати, было ещё навалом на местном рынке и оно ничего не стоило. Потом Сакурова осенило, и он посетил ближайшую ферму дойных коров. Их там стояло около двухсот штук, а обслуживающий персонал состоял из девяти вечно жаждущих личностей.
«Что возьмёте за десять литров молока?» - поинтересовался Сакуров.
«Пол-литра», - с готовностью ответил персонал.
«А если мне понадобится сто литров?» - поставил вопрос по-другому бывший морской штурман.
«Да хоть двести!» - загорячился персонал.
«Короче, - поехал на персонал Сакуров, - приеду в субботу после первой дойки и притараню десять пол-литров в обмен на сто литров молока. Годится?»
«Ещё как годится!
– завопил персонал. – Но как бы нам прямо сейчас разговеться?»
«Ешьте!» - кратко ответил бывший морской штурман, выдал страждущим бутылку первача и отвалил, прикидывая вычесть данную бутылку при окончательном расчёте.
«Нет, ну ты вообще! – мысленно тотчас одёрнул себя Константин Матвеевич. – Совсем уже Мироныча насмотрелся…»
Глава 51
Сначала Сакуров сделал из добытого молока двадцать килограммов замечательного сулгуни. Пришлось, правда, повозиться с сычугом, но он справился. Потом Константин Матвеевич оттаранил сулгуни в Москву и нашёл забегаловку под управлением грузина, убежавшего в своё время из Сухуми. С ним Сакуров быстро нашёл общий язык, потому что когда-то в прошлой жизни они были почти соседями, а Константин Матвеевич не только хорошо говорил по-грузински, но мог запросто спеть про Сулико и «квавелебис квекана» (106). И хотя грузины к землячеству относились так же прохладно, как русские, Сакуров легко добазарился с «земляком» толкать ему сулгуни до десять баков за кило. Потом Константин Матвеевич легко отказался от выпивки с угощением и отвалил в деревню.