Шрифт:
— Вот и опоздал. Просмотрел сына. Теперь бы вдвоем жили.
— А зачем? Мне и самому неплохо. Не хочу и не люблю жить с оглядкой.
— От кого? От сына?
— А хотя бы и от него. Я с детства никому не доверял. Даже матери.
— Врожденный чекист. Такие никогда не имеют друзей и до старости живут одиноко. Их подчас хоронить некому. Потому что всю жизнь в сиротах, одиночками живут. Ты, пока не поздно, меняйся. Журналисты — совсем другой народ. Если невзлюбят, то тоже навсегда. И никогда не признают.
— Рано меня отпеваешь. Я думаю еще пожить. Да и лет немного.
— Я не отпеваю. Предупреждаю тебя,— насупился Иванов.
— Меня учить не стоит. Староват уже. А для себя выводы делай. Сколько раз на друзьях горел. Счету нет.
— Ты мои ошибки не считай. Они естественные. Да и не жалею о них. Я живу сердцем, немного разумом, но никогда не по расчету, как ты. Если человек ниже рангом или по должности, даже здороваться не будешь, сочтешь для себя унижением. Вот я так не могу. Руку, как сердце, держу открытой. Пусть в ком-то ошибусь, не велика беда. Зато от каждой встречи и знакомства выношу что-то новое.
— Вот и я так,— поддакнула Варька и, выглянув в окно, сказала:
— Опять Аслан приехал. Ну, тот, с Кавказа. То ли азербайджанин, то ли грузин. И вовсе неважно, какой он нации. Здесь он свой. И горе у нас общее. Хороший человек, да только жаль, что на его пути все Бондаревы попадались. Поменьше бы таких встреч. Глядишь, пореже у людей были бы встречи с Колымой.
— Пойду познакомлюсь с ним,— встал Игорь. И его на диво никто не остановил.
Едва Игорь Павлович вышел за дверь, за домом послышался выстрел. Варя пулей выскочила из дома, увидела почти у забора старого человека с ружьем, направленным под крыльцо. Оттуда слышался отчаянный скулеж Султана.
— Дед Федя! Остановись! Не стреляй, а то я тебя загроблю! Это мой пес! Какое право имеешь его стрелять? Или ты ослеп, старая чума? Зачем домашнего пса губишь? Он мой! Не трогай. А то самого уделаю! — кинулась баба на охотника.
— А почему не привязываешь и метки нет у него? Где ошейник? Тогда бы не трогал. Но ведь это не пес! Сущий волк! А этих зверюг надо бить повсюду!
— Дед! Здесь мой дом и хозяйничать тут не позволю никому. Султан у меня в сторожах, мой дружок. Не смей трогать! — орала баба, доставая волчонка. Тот отчаянно кричал, не давался хозяйке в руки, рычал на охотника.
Кое-как Варя успокоила питомца, занесла в дом. Осмотрела. Старик задел лапу, и Султан пытался ее зализать. Но мешала боль. Мужик стоял растерянный.
— Какой черт тебя принес. Почему по чужим подворьям охотишься?
— Я думал, он случайно заскочил.
— Тебя сюда никто не звал.
— Варька, не ори! Три дня назад пацана покусала стая, когда в школу шел. Чуть насмерть не загрызли. Вот и попросили люди отстрелять лишних. Ладно, у меня курицу сожрали и то жаль, а человека и подавно. Коль держишь зверя, не выпускай из хаты. Ведь не только я, любой пристрелит и не чхнет. Это же волк!
— Он никого не тронул и не обидел. Ему дай курицу, не будет знать, что с нею делать. На сплошном хлебе живет. А ты окалечил. За что? — гладила Султана.
— Не вой. Подскажу тебе, как быстро вылечить твоего зверя. Через тройку дней все позабудет, не кричи.
— Старый ты змей!
— Сама не молодка. Лучше бы чаем напоила. До костей продрог. Да вот возьми мазь. От всех порезов мигом лечит.
— Не надо! Своим способом вылечу,— достала из печки теплую золу и, почистив рану, присыпала золою густо. Султан визжал, скулил, он вскоре успокоился, когда Варя положила его на одеяло возле койки. Волчонок поджимал под себя лапу, злобно косился на Федора.
— Ты не злись. Откуда я знал, что ты домашний,— смотрел, как Султан уплетает хлеб.
— Я тоже двоих таких вырастил. Теперь к дому стаи не подходят. А то раньше от них спасенья не было. Нынче внуков в школу провожают, обижать никому не дают. Но, невестку не любят. Брешется она на них. А волки свару не любят. У себя в логове за это наказывают. Грызут за бока, как только начинают подрастать. А и слушают только мужиков. Как тебе удалось приручить— не знаю.