Великолепная эта фотография — ее не раз репродуцировали в центральной печати — датируется 1938 годом. Сделана она в Новой деревне, и запечатлен на ней здешний старожил Василий Андреевич Куликов.

В то время дедушке Василию было уже под восемьдесят. Александра Николаевича Островского помнил он явственно. Года за три до этого зашел к Куликову ивановский журналист Николай Янков — принадлежало тогда Щелыково к Ивановской области. Старик в ту пору еще работал — пас скотину. «Вблизи реки, — описывает Янков, — небольшая полянка. На толстом коротком пне, утопающем в сочной траве, сидит человек. Вблизи пасутся коровы. Человек, опершись на палку, прищурился — из-под картуза торчат редкие волокна седых волос. Это Василий Андреевич Куликов из Кутузовки, находящейся в полуверсте от Щелыкова. Ему 76 лет, и он хорошо помнит великого драматурга, ибо всю жизнь прожил в родной деревне.»

Разговорились. Корреспондент перевел беседу на Островских — как-де они тут себя вели, как обращались с народом. Лесом-то вокруг Островские владели — не прижимали ли мужиков?

— Пожалуй, строго наказывали за порубку? Василий Андреевич отрицательно покачал головой.

— Да, как сказать, за Островскими этого не водилось. Сам-то барин был добрый, с мужиками ласков. Вот разве Марья Васильевна — супруга его — так та тут всеми делами командовала. Покричит, бывало, постращает, а уж лесом-то барским мы все же пользовались, без дров не сиживали…

Рассказы древнего старца были самые бесхитростные. «С дедом Василием, — передает В. А. Маслих, — мне посчастливилось встретиться в Новой деревне. Он хорошо помнил, как вместе с отцом бегал в усадьбу. «И если Александр Николаевич бывал дома, выйдет, бывало, на крыльцо, отцу указания даст, а меня к себе подзовет, по голове потреплет и спросит, как живу и учусь ли грамоте. И так, бывало, наставительно скажет: «Учись, Вася, учись». А в праздники давал нам сладости».

Старый крестьянин, конечно, знал, что хозяин Щелыкова был писателем, гордился этим, но по своей малограмотности его пьес не читал и постановок не видел. Зато о жизни Островских в Щелыкове он мог рассказывать множество подробностей — было Куликову уже за двадцать, когда скончался драматург, а проработал он на щелыковской усадьбе с малолетства всю жизнь. И ведь сколько он слышал от отца!

Куликовы обитали в Кутузовке на протяжении ряда поколений, вполне вероятно, даже с момента основания деревни. Их знала вся округа. Но особо звонкую, хотя и своеобразную популярность завоевал себе родитель Василия Андреевича — Андрей Кузьмич Куликов, долголетний работник на все руки в щелыковской усадьбе.

Островский с ним свел знакомство, очевидно, еще в первый приезд в Щелыково. Тогда он отметил в дневнике: «… познакомился кой с кем из мужиков, видел крестьянский праздник. И все это хорошо». Ни один праздник тогда не обходился без Андрея Куликова, и там-то драматург и оценил оригинальный талант молодого кутузовского крестьянина — его неиссякаемое остроумие, умение вышутить любого «не в бровь, а в глаз».

Андрей Кузьмич принадлежал к числу приметных в народе остряков и весельчаков, своими выходками поражающими всю волость. Окрестные жители звали его не иначе, как «чудачок», «чудила» и «шут Балакирев». И, надо сказать, что от соленых и метких прибауток и насмешек «чудилы» не был застрахован никто, даже гордая и вспыльчивая жена драматурга Мария Васильевна, которую вообще в усадьбе побаивались и старались не задевать. Но наблюдательный Андрей Кузьмич умел вроде бы невзначай и походя язвительно высмеять неумные выходки и женские слабости своей суровой хозяйки.

Он издавна работал в Щелыкове — при прежних уже владельцах. Профессии, прямо полезной в усадебном хозяйстве, старший Куликов не имел, человек он был неурядливый, пригодный разве что «на подхват». Использовали его на всяких черных работах и в качестве порученца.

Островского Андрей Кузьмич, по-видимому, почитал. Он первым приветствовал его на границе усадьбы в весенние приезды в Щелыково, готовно, пусть и не всегда толково, выполнял его поручения. Сближала их и общая страсть к рыбной ловле.

Дед Василий вспоминал: «По осени отец мой на реке жерлицы на ночь ставил. Стемнеет, бывало, он и уходит, и я за ним бегу лягушек на крючки цеплять. В ямах под корягами налимы водились, мы их и ловили. Вот так раз ставим мы снасти, смотрим, лодка по течению плывет, на носу смольник горит. Подъезжает ближе, видим, стоит в лодке Александр' Николаевич и в реку острогу держит — рыбу бьет. Охота эта большой сноровки требует. А на другой день пришел к нам в деревню и просит отца, не продаст ли он ему налимов. Отец только посмеялся, выбрал самого крупного и отдал Александру Николаевичу, а чтоб денег за это брать, отец и слышать не хотел. Не могу, говорит, такой грех на душу взять. Помогал нам много Александр Николаевич».

Много помогал и, ценя сочный юмор местного чудака, добродушно прощал его пагубную слабость. А такая слабость у Куликова была — он питал излишнюю склонность к горячительным напиткам. Во хмелю становился Андрей Кузьмич несколько суетен, неспокоен и самонадеян — колотил себя в грудь и покрикивал: «Я — царь Парарым!» Может быть, не стоило бы помнить об этом, ежели бы не одно письмо Островского…

Андрей Кузьмич употреблялся в Щелыкове как посыльный, носил письма на почтовую станцию в Адищево, а срочные и важные отправления за семнадцать верст в Кинешму. Однако в исполнении поручений, не умея устоять перед соблазнами, бывал он не всегда добросовестен. Так, 9 июня 1879 г. Островский извещал своего приятеля Федора Бурдина, который недоумевал по поводу долгого отсутствия писем из Щелыкова: «Наш посланный по случаю праздника (Всех святых) не довольно отчетливо исполнил возложенное на него поручение, утратив всю корреспонденцию вместе с собственными сапогами и кафтаном».