– Радуйся тому, что тебя накормили, – отрезала мать.

Определенно, родители Марии относились к поведению детей гораздо более спокойно, чем выпало на нашу с Мейнхардом долю. Нам постоянно приказывали умолкнуть, в то время как в семье Шрайверов детей приглашали принять участие в общем разговоре. Если, скажем, разговор заходил о Дне независимости и бурных празднованиях по этому поводу, Сардж спрашивал: «Бобби, а что для тебя означает день Четвертое июля?» В семье все вместе обсуждали политику, общественную жизнь, то, что сказал президент. От каждого члена ожидали участие.

Хотя мы с Марией жили на противоположных побережьях, наши жизни быстро переплелись друг с другом. Мария приехала на мой выпуск в Университет Висконсина – после десяти лет всевозможных курсов я наконец получил диплом в области бизнеса, со специализацией по международному продвижению фитнеса. Мария как раз начинала карьеру на телевидении. Она выпускала программы местных новостей в Филадельфии и Балтиморе. Я приезжал к ней и пару раз участвовал в передаче ее приятельницы Опры Уинфри, которая тогда только начинала на балтиморском телевидении. Мария всегда выбирала в друзья интересных людей, но Опра выделялась даже на их фоне. Она была талантливая и агрессивная, и чувствовалось, что она верит в себя. Для одной из своих передач Опра пришла в тренажерный зал и занималась вместе со мной, демонстрируя своим примером, как важно поддерживать себя в форме. В другой раз мы беседовали о том, насколько важно учить детей читать и развивать в них интерес к книгам.

Я гордился Марией. Впервые я видел, как она решительно настроена занять свое место в жизни. Кроме нее, в семье журналистов больше не было. Когда она пришла на собеседование, чтобы устроиться на работу, у нее спросили: «Вы готовы работать по четырнадцать часов в сутки, или же вы ждете, что все будут вас обхаживать как члена семьи Шрайверов?» Мария ответила, что готова напряженно трудиться, и сдержала свое слово.

Мы вместе ездили на Гавайские острова, в Лос-Анджелес, в Европу. В 1978 году мы отправились кататься на горных лыжах в Австрию, и тогда Мария впервые встретила Рождество вдали от семьи. Я также сопровождал ее на семейные сборища, которых устраивалось немало. Одним следствием принадлежности к клану Кеннеди, быстро выяснил я, является то, что человек никогда не может полностью распоряжаться собой. Летом Марию ждали в Хайянис-Порте, зимой ей нужно было отправляться с семьей на каникулы, она должна была быть дома на День благодарения и на Рождество.

Если кто-то отмечал день рождения или свадьбу, Мария непременно должна была присутствовать. Поскольку родственников было много, количество обязательных мероприятий было большим.

Когда Марии удавалось оторваться от работы, она приезжала ко мне в Калифорнию. Она тепло относилась к моим друзьям, особенно к Франко, а также к моим знакомым актерам и режиссерам. Но были и те, кого Мария не любила: всевозможные прихлебатели и те, кто, на ее взгляд, хотел как-то меня использовать. Мария также близко сошлась с моей матерью, они много общались во время ежегодных приездов матери в Америку на Пасху.

Чем более серьезными становились наши отношения, тем чаще Мария заводила разговор о том, чтобы перебраться в Калифорнию. Так что для нас президентская кампания 1980 года Тедди пришлась как нельзя кстати. Я был готов купить дом, и нашим первым крупным решением, принятым сообща, стало то, что мы принялись искать его вместе, называя «нашим домом». В конце лета мы нашли дом в испанском стиле, построенный в двадцатых годах в живописном районе Санта-Моники, неподалеку от авеню Сан-Винсенте. Мы называли его нашим домом, однако на самом деле все было не так. Это был мой дом. Слева от входа начиналась изогнутая лестница, полы были вымощены старинной плиткой, в просторной гостиной был высокий потолок с балками перекрытий, в гостиной, телевизионном зале и главной спальне наверху имелись красивые камины. Кроме того, там был плавательный бассейн и домик для гостей, где могла останавливаться моя мать во время приездов в Америку.

То обстоятельство, что это наш дом, мы с Марией сохраняли в тайне, поскольку она не хотела открывать своим родителям то, что мы живем вместе. Им Мария говорила, что живет в нескольких кварталах от меня, на Монтана-авеню, и мы действительно сняли там квартиру с мебелью, поэтому, когда Сардж и Юнис приезжали в Лос-Анджелес, Мария могла пригласить их туда на обед. Не сомневаюсь, Юнис догадывалась о том, что происходит на самом деле, однако две отдельные квартиры имели очень большое значение для имиджа семьи.

Разумеется, соблюдать в Голливуде полную анонимность было невозможно, особенно для члена клана Кеннеди. Одна агент недвижимости, знавшая о том, что Мария входит в семейство Кеннеди, сказала нам как-то, когда мы искали дом: «У меня есть очаровательный дом в Беверли-Хиллс, который мне хотелось бы вам показать. Не буду раскрывать заранее, чем он так интересен. Вы сами все увидите». Мы отправились туда, и женщина показала нам дом. Затем она сказала: «Знаете, кто здесь жил? Глория Суонсон!» И она провела нас в подвал и показала подземный ход, ведущий в соседний дом. Этим подземным ходом пользовался в двадцатые годы Джо Кеннеди во время своего долгого романа с актрисой Глорией Суонсон. Впоследствии Мария спросила у меня: «Зачем она нам показала все это?» Она была рада возможности прикоснуться к прошлому своего знаменитого деда, но при этом ей было очень стыдно.

Избирательная кампания Тедди предоставила мне замечательную возможность увидеть вблизи, что это такое – участвовать в президентской гонке. В феврале я отправился вместе с Марией в Нью-Гемпшир, чтобы познакомиться с первичными выборами. Предвыборный штаб разместился в маленькой гостинице, бурлившей словно растревоженный улей, от всех этих журналистов, членов предвыборного штаба, добровольных помощников и всех этих людей с газетой под мышкой, спешащих прочитать последние известия. Марию то и дело посылали на какой-нибудь местный завод, чтобы пожать кому-то руку.