Шутки кончились. Стихотворения
вернуться

Сидерос Данута
Шрифт:

КЛУБ НЕБЛАГОНАДЁЖНЫХ

«Она заходит, обрушивается на сиденье...»

Она заходит, обрушивается на сиденье: грузная, неопрятная, пахнущая табаком и почему-то лесными ягодами. Целый день я трясся в этом автобусе — уже практически в коме, и тут она: лузгает семечки, напевает, разглядывает облупившийся лак на ногтях. Чудовищно человечная, слишком живая. Я нервно пялюсь в окно, в окне мимо нас летят деревни, солнечные поля, еловые чащи: по правде сказать, довольно плохое кино. Мне становится мутно и тошно, хватаю вещи, сигналю водиле и выхожу. Она выходит за мной. Я спускаюсь с насыпи к полю. Она спускается тоже. С минуту смотрит, как над травой мотыльки снуют. сбрасывает одежду, вещи, кажется, даже кожу, как высохший кокон, ненужную чешую. Оборачивается, подмигивает, мол, взгляни-ка, идёт грациозная, плавная, как литая, расправляет крылья, пахнущие земляникой, и взлетает. Я стою, моргаю — треснувший глупый голем, выброшенный на берег кит. Она парит и в бреющем полёте над полем срывает ромашки и васильки. октябрь 2010

КЛУБ НЕБЛАГОНАДЁЖНЫХ

Свет мягок, и дверь заперта. Здесь каждый — с каким-то изъяном. Вот малый, плюющий в стаканы. Разделавший тётушку в ванной. Пустивший каймана в фонтан. Маньяки, льстецы, клептоманы: коктейль для особых гурманов, любителей слухов и тайн. Скрестивший блоху и кота. Учивший младенцев летать ночами у края карьера. Мошенники и браконьеры. Воронам и крысам под стать, внебрачные отпрыски ночи, отребье с самого дна, неплохо живущие на доходы с продажи почек. Я тоже порою... а впрочем, вам лучше об этом не знать. Мы все не в своём уме. Здесь каждый юрист и бармен владеет тайным амбаром с довольно редким товаром — от саламандр до комет. В моём сундуке кентавр, в мешке голова горгоны, в жестянке спрут; гнев и гонор в груди, на ладонях тальк. Здесь каждый — брехун и плут, мы лжём с душой, вдохновенно о вечном, о снах, о бренном — вы верите этим бредням, на том и стоит наш клуб. октябрь 2009

«Тем, которые производят шум...»

Тем, которые производят шум сотнями тысяч тонн, этим, не могущим в тишине даже предаться еде, c вросшими телефонными трубками, с неумолкающим ртом... Что, им всем так уж нужно говорить каждый день? Этим, которые двигают мебель в соседней квартире, включают динамик на полквартала, стучат по клавишам всем отделом, палят в меня децибелами, выбивают во мне дыры... Господи, ты не мог бы что-нибудь с ними сделать? Много не нужно, я знаю прайс наизусть и помню, кто здесь начальник. Пусть себе дышат, пусть ходят, моргают пусть. Я просто хочу, чтобы они замолчали. Хочу обернуть их ватой, в поролон спеленать, услышать, как сходит на нет их мышиный писк, их машинный лязг. Хочу узнать, как звенит натянутая тишина, тронуть её рукой, извлечь безупречное «ля». Я понимаю, нас миллиарды, и все — как малые дети. Я подожду, сколько надо, я, в общем-то, очень стойкий. Но ты, похоже, давно оглох. Иначе бы ты заметил, как страшно шипит трасса и верещат стройки, как причитают старухи, жужжат мухи, как в трубах журчит вода и дрель за стеной стонет. Как я стою здесь со спицей в ухе и молотком наготове. июнь 2009

ЕЩЁ РАЗ О СУМАСШЕДШИХ

Он идёт по бульвару: прохожие на него оборачиваются, дети громко хохочут, бабки ропщут: «Спаси-сохрани...» У него шаровары, огоньки в глазах и улыбка на пол-лица, на шнурке колокольчик подпрыгивает и звенит. Он идёт, кружась, пританцовывая, притопывая, каждый шаг его — па, он течёт, как шёлк, как река. Мне его не жаль. Он страшит всех, словно потоп и яд, он уродлив, как Пан, но в его голове — му зы ка. Вверх из тёплых недр выплывают густые ларго, ветреные аллегро. Как горяч и хорош дуэт: злая скрипка, сонная виолончель! Через пару дней сердобольная местная Алевтинвалерьна позвонит куда следует — и за ним приедет усталый наряд врачей. Так ему и надо. Те, что летают, всегда на прицеле у стрелка. В тот четверг я из рогатки стрелял в голубей. И к тому же, я думаю, если стоит чего-то му зы ка в голове, то уж точно не в его, а в моей. Я иду по бульвару: прохожие на меня оборачиваются, дети громко хохочут, бабки ропщут: «Спаси-сохрани...» У меня шаровары, огоньки в глазах и улыбка на пол-лица, на шнурке колокольчик подпрыгивает и звенит... ноябрь 2008

«Один мой друг не покидает квартиры...»

Один мой друг не покидает квартиры Последние, кажется, полтора года Только затем, чтобы его не схватили За то, что он представитель древнего рода. Последний вменяемый живой наследник Людей, умевших говорить с цветами, Отличавших зимние стихи от летних, Игравших фламенко на рожке и тамтаме, Умевших шить из любых материй, Властителей чудесного застенного мира, Друзей людоедов, драконов и пери, Любителей мёда, коньяка и кефира. Из-за такого родства мой друг всегда неустроен, Он не помнит данного слова и не умеет работать, У него какая-то, вроде бы, пятая группа крови, Потому за ним постоянно идёт охота. Он не даёт сделать радио громче и на пол-тона. К балконной двери — ползком, как какой-то киллер, Он точно знает: у них повсюду шпионы. Обычные люди не бывают такими. Порой мне кажется, он просто лентяй и пройдоха, Но после поездок в метро или походов в больницу Ругаю себя за то, что думал о нём плохо, Еду к нему среди ночи, покупаю паштет и пиццу, Жарю ему оладьи, чищу окна, мою посуду, Даю ему денег в долг, прекрасно зная, что кинет. Мой друг абсолютно прав, шпионы — они повсюду. Обычные люди не могут, не должны быть такими. февраль 2009

«Один мой друг, тощий, с постоянными болями...»

Юрию Смирнову

Один мой друг, тощий, с постоянными болями В голове, седой заика с трясущимися руками, Сделал себе квартиру, торгуя автомобилями, Заправлялся пивом и бандитскими боевиками, Пока однажды не нашёл прямо у себя под диваном Автономное государство человекообразных змей. Его повязали дома с крупной партией героина, Понимаешь, — объясняет он мне, — он у них как соя и нефть, Они делают из него конфеты и электричество, У нас это смерть, а у них — мармелад, шампунь и бензин! Отдать им его — это выгодно и для них, и для человечества. Я киваю, действительно выгодно, нечего возразить. Отсидел положенный срок, вернулся, полез под диван, Там дымящиеся руины, трупы, с братом воюет брат: Без присмотра у них случился постмодерн и армагеддон. Друг мой взвыл и прыгнул в окно, но сломал только два ребра. Я не верю ему, конечно, всякий может вот так трепаться, К тому же он медленно думает и не запоминает лица. Видимо, он просто врёт, что этаж был шестнадцатый, Нельзя же упасть с такой высоты и не разбиться. февраль 2009

«Один мой друг подбирает бездомных кошек...»

Один мой друг подбирает бездомных кошек, Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит. Они у него в квартире пускают корни: Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик, Конечно, уже оккупирован, не осталось Такого угла, где не жили бы эти черти. Мой друг говорит — они спасают от смерти. Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь. Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам, И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден. Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям. Мне тоже всучил какого-то хромоножку С ободранным ухом и золотыми глазами, Тогда ещё умещавшегося на ладони... Я, кстати, заботливый сын и почётный донор, Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы. Но все эти ценные качества бесполезны, Они не идут в зачёт, ничего не стоят, Когда по ночам за окнами кто-то стонет, И в пении проводов слышен посвист лезвий, Когда потолок опускается, тьмы бездонней, И смерть затекает в стоки, сочится в щели, Когда она садится на край постели И гладит меня по щеке ледяной ладонью. Всё тело сводит, к нёбу язык припаян, Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда. Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом. Она отступает. март 2009

«Один мой друг утверждает, что он андроид...»

Один мой друг утверждает, что он андроид, Похожий на Терминатора, но построен Гораздо раньше. Он в бегах, вам не стоит Его сердить, он неплохо собран и сварен, И если злится, может ворочать сваи, Взрываться и, не надрываясь, покончить с вами. Он был построен японцами в сорок пятом, Он должен был стать универсальным солдатом, Оружием против Соединённых Штатов, Но был героически свистнут нашей разведкой, А позже забыт. И теперь вот — штаны с заплаткой, Война с соседкой, зарплатка, заправка водкой. Но он мне признался между второй и третьей, Что хочет тоже когда-нибудь старость встретить, Любить, здоровье растратить, и чтобы дети. Сказал, что решил вытаскивать постепенно Железные части из тела и на замену Вшивать живые. Сказал и вскрыл себе вены. Они оказались вены — не сплав титана. Сидим в травмпункте. Оба в домашних тапках. Уже в пятый раз — нам скоро дадут здесь ставку... Я знаю, что он не в себе, даже видел справку От психиатра. Но оцените, как ловко Придумали эти японцы: ведь не поймёшь же, Что там железки — под этим мясом. И кожей. апрель 2009