Шутки кончились. Стихотворения
вернуться

Сидерос Данута
Шрифт:

XVI

Хэппи энд неизбежен, никуда от него не деться, Что за ним — знать совсем не следует, уж поверьте. Можно строить догадки, взглянув на список инъекций, Помогающих нашим клиентам привыкнуть к смерти, Можно с видом эксперта вспомнить про тягость быта, Убивающего любой золотой эпитет. Он пришёл за ней — это скучно, старо, избито. И прекрасно. Я так думаю. Извините. Музыканты играют в нарды на барабане, Прячут флягу и письма на родину в горле тубы. Вероятно, со стороны я сейчас забавен. Отпускает. Стрёкот строчек пошёл на убыль. Вероятно, теперь я всё же буду уволен Или сослан подальше — к заявкам, звонкам и актам. Здесь не очень любят всплески свободы воли, И, увы, на любого создателя есть редактор. Кстати, вот и он. Я сейчас узнаю немало Про «талантливый, но лентяй», про «смешной сюжетик», Про «кому сейчас нужны такие финалы?», Про «какого чёрта ты отпустил и этих?!», Про «работать надо, а то вон какой ты тощий», И про «вас, идиотов, много, а я один»... Что ему ответить? Я иду в темноте наощупь, Я четвёртый год иду в темноте наощупь, Без возможности обернуться иду наощупь. И не знаю, есть ли кто позади. сентябрь 2008

БИБЛИОТЕКА МЁНИНА

РУССКАЯ НАРОДНАЯ

Ванька с размаху в стену втыкает нож: «Как потемнеет лезвие — кличь подмогу». Тащит к двери рюкзак, на больную ногу тяжко ступая. Молча глядит в окно. Там, за окном, сгущаются облака, тает кармин заката, поют сирены. Марья сидит, к груди подтянув колени, часто моргает, пялится на плакат со знаменитой четвёркой из Ливерпуля, думает про себя: «Кто ж тебе поможет: глуп, неудачлив, хром, и такая рожа, будто в младенчестве в уксус тебя макнули». Ванька шнурует ботинки, берёт тесак, думает про себя: «Не реви, ну что ты, ну некрасив, ну глуп. Тоже мне, забота. Ты у меня — за ум, ты — моя краса». Сам затворяет дверь, входит в тёмный лифт, едет, от вони рукой прикрывая нос. Марья себе позволяет немного слёз — ровно три капли — и сдавленный жалкий всхлип. Где-то за МКАДом — бархатные поля. Ветер свистит, злые вести несёт с востока. Роща за окнами шепчет: «Суха осока, нежен шиповник, глух камень, сыра земля». Марья сидит на месте. Два дня. Две ночи. Что-то поёт под нос себе, как умеет. Вечером третьего дня нож в стене чернеет и начинает плакать и кровоточить. Марья хватает гладкую рукоять, тащит его из стенки, выходит в город. Думает про себя: «Я иду, я скоро, ты постарайся как-нибудь устоять...» июль 2009

ЛЕТОПИСЕЦ

Мистер Инк не любит свой глупый пост: нет ни премий, ни выходных, невозможно проспать и уйти в запой, бесполезно ворчать и ныть. Он сидит, угрюмый, как Эдгар По, как подкидыш седой луны. Мы несёмся мимо — нелепый полк, валуны. Мистер Инк всё чует: сирень, и тлен, запах моря и запах пихт. Слышит всё, что случается на земле, каждый голос, и взрыв, и писк. Мистер Инк высок и широкоплеч, мистер Инк никогда не спит. Мистер Инк говорит себе много лет: «Потерпи». Мистер Инк заносит в большой альбом речь любую, любую весть, мистер Инк фиксирует чью-то боль, и усталость, и смех, и спесь. Всё, что он не заметит, летит за борт, иссыхает, теряет вес. Он, быть может, запишет и нас с тобой, как мы есть. Миссис Инк никогда не выходит в свет; молчалива, суха, бледна. Миссис Инк красит небо в фамильный цвет, стоя вечером у окна, варит мужу чаёк на разрыв-траве, режет к ужину ананас и уходит, прикрыв за собою дверь, спать одна. В тех краях, доложу вам, царит зима: стужа, ветер и вечный лёд. Сменщик мистера Инка сошёл с ума, а другого никто не шлёт. август 2009

КИБЕРПАНК

Зацветают в подворотнях стеклянные розы, подрастают черенки бейсбольных бит, выезжает на работу уголовный розыск. Кто-то нынче будет убит. У меня бутылка виски и в наушниках Шуберт. Вероятно, я мутант, замаскированный крот: мне ни буквы не услышать без вагонного шума — буквы водятся только в метро. Там по каменным ходам, по электрическим жилам машинист восьмистопную гоняет строку... Но с тех пор, как прошлым летом метро затопило, мне так глухо здесь, наверху. Мир чудовищно светел, омерзительно розов, мостовая днём горяча. Я стараюсь не шуметь и маскируюсь под прозу, приблизительно как сейчас. Временами на закате, чтобы как-то согреться, чтоб проклюнувшийся текст слегка окреп и подрос, я стучу по батарее — выбиваю ритм сердца, имитирую лязг колёс. сентябрь 2008

ФЭНТЕЗИ

Мы встаём до света, накидываем плащи из искристой драконьей кожи, берём мешки и идём на запад, пока раскалённый щит поднимается над землёй, и ледок трещит под ногами, и тонко пищит москит. Мы ползём среди гор вдоль маленьких бурных рек, ядовитый дым из расщелин нам ест глаза, с каждым днём холодает, браге нас не согреть. Мы идём добывать дракона. Возможно, треть или даже две трети из наc не придут назад. По семи из нас плачут виселица и кол, трое — мрази рангом поменьше, их ждут в тюрьме, у двоих — разбиты сердца: всем идти легко. Только мне так страшно, что целый день в горле ком. Я тринадцатый — проводник, знаток этих мест. Мы не знаем толком, каков из себя дракон. Я слыхал, он как только хочет меняет вид: может стать человеком, птицей, кустом, рекой, он и сам иногда забывает, кто он такой, и годами живёт в тумане, как будто спит. Мы находим с утра на стоянке его следы, часовые не помнят ночи, но все дрожат, мы идём под флагом победы в узде беды. Вдалеке то и дело виден багровый дым, придорожные камни трещат, отпуская жар. Я вожусь с костром, я могу развести костёр из любой древесины и под любым дождём. Мне сегодня снилось: огонь из меня растёт; я подскакивал с криком, пил воду и щёки тёр. И полёт был высок, и коготь мой был остёр, и сухая шкура шипела: «Чего ты ждёшь?» октябрь 2008

АНТИГЕРОЙ

Супергерои целыми днями трудятся, С кадра на кадр прыгают, как форель. Их узнаёт каждый первый, приветит всяк: Премии, слава, автографы детворе. Меньше стволом размахивай, ты, в очках! Ты на прицеле. Приход Спайдермена тих! Руки устали висеть на карнизе, деточка? Не беспокойся, Бэтмен уже летит! Так вот до ночи летают, латают и тушат мир. Вечером сядут пить. О! Как пьёт герой! Облако текста над их геройскими тушами Будет наполнено руганью и хандрой. Радуйтесь, радуйтесь, что они все — не я. Каждый пролезет всюду, спасёт всех. Каждый, кроме меня. В деле спасения Я бесполезен. Я — Человек-сейф. Я не способен прыгать по небоскрёбам и Падающих девиц на лету хватать. Я лишь храню секреты. Стальными скобами Схвачены связки, лёгкие и гортань. Мне доверяются все. Кавалеры с дамами, Домохозяйки, убийцы и короли. Так получилось. Я ведаю стенограммами Всех мировых правительств, домов и лиг. Я для такого создан, здесь нету ничьей вины. ...Ночью, под кипой признаний, бумаг и лент Жжёт и пульсирует крохотный, незначительный, Очень тяжёлый собственный мой секрет. февраль 2008

«Не будет истории пафосней и чудесней...»

Не будет истории пафосней и чудесней: мой лучший герой — в эпицентре военных действий. При нём пулемёт, но если бы он был детский, расклад бы не стал сложнее или страшней. К рассвету кажется: пушки палят напевно. Награда за всё — не орден и не царевна: в двух днях пути — его родная деревня, но он не решается даже думать о ней. Дорога домой — три пролеска, четыре брода. Стремительно наползает линия фронта. Сдержать наступление может, допустим, рота, но есть — десяток бойцов и припасов воз. В армейских пайках — питательный вкусный радий, но он не взял, ему ли, громиле, брать их? Он с детства защитник младших сестёр и братьев. В нём девять дюймов, считая пятнистый хвост. Сейчас я добавлю абсурда и суматохи, сказав, что сёстры и братья зеленоу хи, сказав, что с прошлого месяца эти крохи не съели ни капли меди и серебра. И пусть у малюток коротковаты лапки, они надевают свои меховые шапки, они залезают на ящики и коробки, льют пули в заводе и ждут, что вернётся брат. Всё кончится скоро, и будут враги разбиты, и брюхо набито, и даже лицо умыто, и будут салюты, чепчики, аты-баты, медаль, увольнение, дом, родные глаза. Я знаю всё, но вряд ли хоть что-то выдам. В руках у него пулемётик, видавший виды, он жмёт из себя безумный последний выдох, последний залп, сто пятый последний залп... Ты спросишь меня: «Так он тушкан или выдра?» Смеюсь в ответ. И страшно — не рассказать. январь 2009

КУШАТЬ ПОДАНО

С экрана неспешно сползает стартовый титр. Теперь в кадре улица, скоро включат луну. Добро пожаловать, дети, у нас здесь тир: Нас будут отстреливать раз в пятнадцать минут. Я делаю первый шаг, маршрут мне знаком. «Идти нужно медленно, медленно, не забудь...» Минут через десять я буду лежать ничком В фигурной мело вой обводке, с дырой во лбу. Так хочется убежать и махнуть на юг. Вторая неделя проката: вторник, среда... В анонсе написано «триллер», и я встаю К убийце спиной, начинаю покорно ждать. Секунды текут в мучительной тишине, Шаги и стук сердца не стали включать в саундтрек. Неважно: я чую спиной. И сегодня мне Удастся отметиться в этой дурной игре. Я делаю выпад: скалясь, смеясь, рыча Выбрасываю заточку из рукава. Испуганный техработник жмёт на рычаг, И лунный диск вдруг делается кровав. Прощаюсь с противником. Молча смотрю в его Стремительно стекленеющие глаза. Беру сигареты, бумажник, кастет и ствол, Кромсаю экран и с треском врываюсь в зал. Всё замерло. Меж рядами за литром литр Течёт ледяная медово-густая жуть. В анонсе написано «триллер». Вы все пришли За триллером. Я вам его покажу. август 2008