Шутки кончились. Стихотворения
вернуться

Сидерос Данута
Шрифт:

СТАРЫЙ НОВЫЙ ЭПОС

Александр Сергеевич Пушкин, он же юзер pushkin1, Узнаёт из анонимного комментария, что он сукин сын, Узнаёт, что, если ты черкнул пару строчек в свой блог, То ты просто черкун пары строчек, а не поэт и пророк, Узнаёт, что причисляет себя к какой-то элите, а сам только часть толпы, Узнаёт, что «Евгений Онегин» — фуфло: глагольные рифмы с первой строфы, Узнаёт, что все его сказки — ширпотреб и погоня за топом Яндекса, Узнаёт о себе такие подробности, которых не знал и сам. Он глядит сквозь экран, жуёт бутерброд, размышляет о том, что Здесь делают эти люди, если им про него даже слышать тошно, И, если его дневник проплатили, почему он в таких долгах? И о том, как он славно отвёл бы душу, попадись ему этот гад. Размышляет, как хорошо, что с Натали ничего не вышло — В этом мире некому поручить родных, кроме как Всевышнему... К ночи в аську стукнется друг, он же юзер delvig_anton, И они поедут гонять по городу на дряхлом ржавом авто. Будут есть черешню, говорить об издательском деле. До дуэли ещё шесть лет. Да и не будет дуэли. июль 2008

ЕМШАН

Стакан на окошке мелко потренькивал, мотор подвывал. Малыш по соседству бил децибелами — чего-то просил. Меж тем мы проехали древний вал, глубокий провал и крепость, пришитую русскими стрелами к владеньям Руси. В потёртой тетрадке строчки раскосые — чернильная вязь. Легенды степные песком рассыпаны по старым листам. Вот дочь эльтебера златыми косами играет, смеясь. И, птиц разогнав на четыре стороны, дэв стонет. Устал. В соседнем купе затянули пьяное: «Вот в наши года...» Пейзаж за окном изошёл на кочки да небесную синь. Годами богата и я, но я не этим горда. Мой воздух — емшан-трава на обочине, степная полынь. Мальца убаюкав, соседи о жили. Разлили абсент: стакан, рафинад, огонёк сиреневый — на светский манер. Глотнула, стаканчик приняв предложенный, немного совсем. И шёпотом: «Нынче живые — вы. Вставай, эльтебер». В момент всколыхнулась синь заоконная. Сверкнуло вдали. Разрезал, разбил вековую злость протяжный раскат. Один за другим поднимались конные из бурой земли. И русло сухое водой наполнилось. И стала река. И поезд замолк. За окном, как в мареве, у всех на глазах погибшие воины низко кланялись родным берегам. И рог боевой вдалеке ревел. И пела гроза. Полынная песнь устремилась ввысь. К усталым богам. июнь 2007

5-7-5

Ветер, полёту Маленького Икара Благоприятствуй. Смерть, не топи воск, Скрепляющий крыл перья, Адовым солнцем. Будем сидеть с ним, Вкуснейшие вина пить, Пробовать яства. Будем смотреть, как Клото судьбы крутит нить На веретёнце. Небо, послушай, Долог его путь морем, Труд его тяжек. Небо безмолвно, Отдан мой друг в дар мойрам, Назван героем. Серые перья Принёс мне прибой, спрячу Одно в кармашек. Стану у моря Ждать Одиссея, вчера Отбыл он в Трою. Ветер, походу Славного Одиссея Благоприятствуй... февраль 2006

«Видишь, вытоптанной травы пятачок вон за тем стожком?..»

Лину Лобарёву

Видишь, вытоптанной травы пятачок вон за тем стожком? Там, где ночью древесный дух целовал подругу. Будут сказывать, что колдун свой обряд тут вершил тайком. Ты не верь — это просто я здесь ходил по кругу. Помнишь, выгоревшей земли ровный обод в тени ракит? Там где оборотень кричал — позабыт богами. Будут петь, что сюда Перун обронил свой горящий щит, Ты не верь — это просто я здесь ходил кругами. Знаешь, брошенный в реку сон кольца волн влечёт за собой. Там, где грезилось, будто я говорил с тобою. Будут врать, что речная гладь провожает ветра волной. Ты не верь — это просто я здесь искал покоя. 2004

ПРОТОКОЛ

Вор и убийца по кличке Псина, осуждённый на десять лет, съедает хитрую смесь, добытую у соседа по камере, и вскорости попадает в плохо охраняемый лазарет: метаться, плеваться кровью и обещать умереть. Пятница, вечер. Нигде не оказывается ни одного врача. Дежурный пьян, он не может унять икоты и тряски рук. Убийцу и вора Псину кладут на койку, и битый час звонят по соседним больницам, пытаясь вызвать хоть медсестру. У доброты есть предел, и это именно он. Убийце и вору Псине дают воды и какой-то но-шпы, оставляют охранника, молча уходят спать, разводя руками. Часа через два заключённый Псина берёт самодельный нож и снимает охранника, кандалы, в окно кидается камнем, катится кубарем в снежном стекле, ссаживает ладони, спотыкаясь, бежит вперёд, взрезая тело снежного наста... Всё это, надо признать, звучит неправдоподобно, но всё так и есть, как написано, просто поверьте на слово. Даже у лжи есть предел, и это именно он. Мы дошли до края земли, смотрим вниз с восторгом и трепетом, рисуясь и хохоча, подходим опасно близко к обрыву, размахиваем руками, свистим, кривляемся, а потом сидим, свесив ноги, глядим в глубину на гигантских рыбин, плывущих в тьме и безвременье, в бездонном своём океане, отбрасывающих на плоскую землю свои гигантские тени. По деревням Брянской области, не переводя дыхания, ковыляет к границе сбежавший за месяц до освобождения. У всего всегда есть предел, и это именно он. январь 2009

ЯШКА

Здесь, в лагере, все выглядят одинаково: короткие шорты, пилотка с клеймом отряда. Вот мы наблюдаем девятилетнего Якова, он каждое лето здесь — три месяца кряду. Его отправляют в лагерь почти с пелёнок: бюджетное место, кормёжка, присмотр, «зарницы». Угрюмый с виду, а так нормальный ребёнок... ну, разве что незнакомых слегка боится. Цепляет старших меткими злыми фразами, но вежливо, не хамит, меру знает чётко. У Якова волосы иглами дикобразьими торчат, не желая укладываться в причёску. У Якова горб на спине, глаза цвета чая, лицо неподвижно, как будто из монолита. Вожатые с удовольствием отмечают, что сверстники не смеются над инвалидом. Напротив, заботятся, лезут вон из кожи: кровать у окна, лишний завтрак, кивки, объятия... У Якова при себе настоящий ножик, и он никогда не стесняется применять его. У Якова меткий удар и такая силища, что можно вбивать в промёрзшую землю сваи, а то, что никто вожатым не доносил ещё, так он обещал прирезать, если узнает. У Якова в голове закипают замыслы, он тащит их к речке, глядит на мутную воду, высматривает русалок в прибрежных зарослях. Ему суждено прожить сто четыре года: стать доктором двух наук, написать три повести, которые, разумеется, все читали, быть битым за гонор и горб, за напор и стиль, за яркие необязательные детали. Стать знаком и эталоном, классиком жанра, на каждом фуршете расхаживать с новой спутницей. Стать дедом без внуков, едким, сухим, поджарым, ночами ждать, когда потолок опустится и станет тягучей бездной, чтобы вобрать его. Вот вынырнули русалки, зовут купаться. Он должен быть в корпусе до половины третьего, купаться сегодня не выйдет — уже два двадцать. Он вскакивает и мчится через кустарник по узкой тропинке к секретной дыре в заборе. Он будет владельцем замка с конюшней, псарней и лестницей, уходящей с порога в море, он будет покорен логосу безучастному, он будет всевидящ, как многоглазый Аргус. Но это потом, когда-нибудь, а сейчас ему неплохо бы пережить свой девятый август. Он точно знает: кто-нибудь да обманет, нельзя позволить себе ни одной промашки. Стальная бабочка у него в кармане мечтает о тонких крылышках и ромашках. декабрь 2009

«она приходит, если дело труба, и ясно, кто правит бал...»

она приходит, если дело труба, и ясно, кто правит бал неотвратимая как набат спокойная, как аббат в волосах бант маленькая, грязная — стыдоба ненормальная худоба, трещинки на губах когда она входит, затихает пальба, замолкает мольба мужчины затыкают орущих баб, выключают гремящий бас покидают кто дом, кто бар собираются на площади у столба или у входа в центральный банк каждый знает: пришла судьба — нужно не проебать они оставляют дома женщин, детей и калек каждый из них какой-нибудь клерк работает в городе много лет водит древний форд или шевроле ковыряется по выходным в земле ест по утрам омлет, вечером в баре орёт «налей» пел в группе, но после как-то поблек... и вот они идут в тишине и мгле как косяк дрейфующих кораблей травы доходят им до колен, она ведёт их сквозь сизый лес на обочине трассы среди пыльных стеблей каждому вручает его билет из ближайшего города — на самолёт на каждом билете — косая черта и причудливый красный штамп каждая точка прибытия — именно та где приложение сил даст невиданный результат воплотится мечта нужно только выйти на трассу, поймать авто не думать о том как дома будут роптать заклинать возвратиться, круги топтать о том, какая под рёбрами пустота улетает один из ста как всегда, только один из ста остальные становятся белыми, как береста теребят рукава пальто начинают шептать что ещё будет шанс, что жизнь едва начата и расходятся по домам, до второго шанса не доживает никто апрель 2009

«И вот планету уничтожают...»

И вот планету уничтожают. Никто не успевает опомниться: никто не наблюдает пожара, не слышит гулкой ангельской звонницы, не блеет монологи, не плачет, не бьётся в бесполезной истерике... В кино всё было как-то иначе — взрывали крупный город в Америке. Хотя, конечно, чаще спасали, и это называлось «Спасать Весь Мир», а дальше ударяли басами и выпускали хрупких мамаш с детьми. В кино красиво рушились стены и было много слов, беготни, стрельбы. На деле — всё случилось мгновенно и просто в пять секунд перестало быть. Осталась только пара абзацев в буклете «Краткий атлас Вселенной»: «...опасно... ...посещать воздержаться... ...уничтожают выдр и тюленей...» А ниже — пятна некой земной еды и надпись синим карандашом: «Зато у нас цветут синусоиды! Их красота любого приводит в шок. И пусть у нас невежество, грязь и дым, вам всё равно не встать с нами в ряд. Тот, кто не видел цвет синусоиды, жизнь прожил зря». Владелец атласа — синий гигант Тхатто сидит в архивах четвёртый год: ругает окаянный земной цветок, и всё никак не найдёт. июнь 2009