— Откровенно говоря, — сказал я ей очень тихо, — мне совершенно безразлично, избавится ли когда — нибудь ваш отец от бессонницы. И зачем только мне взбрела в голову мысль перевалить «ерез Артуров Венец! Что до ваших пирожных, то оставьте их, пожалуйста, себе. Я не любитель сластей.

— Чем вы взволнованы, арфист?

— Не могу объяснить. Меня осаждает целая флотилия черных мыслей. Эти псалмы — от них исходит запах сырой могильной земли. А слезы ужаса в глазах людей, которых караулит смерть, и пот вожделения на лицах юношей… Все это влага, которую мы накачали, бренча на струнах. Мне необходимо на время убраться прочь отсюда. Всего!

Я побежал по тропинке между деревьев, свернул в сторону и оказался на дороге, по которой ушел Уилфи Баньон. Полмили от околицы поселка я пробежал единым духом.

Мне стало плохо от одышки и избытка злых предчувствий. Как ни пристально я всматривался в лежавшую передо мной темную даль, я не увидел на дороге ни живой души. Я начал успокаиваться. Почувствовал себя увереннее насчет Джона Саймона. Возможно, что Бледжли, говорил я себе, задался целью только проследить, куда направляется Джон Саймон. Каким — то бредом казалось, чтобы такие сверхса- монадеянные князья гордости, как Пенбори и Радклифф. пали так низко, чтобы они использовали наемных убийц и душегубов для расправы с оппозицией и пресечения неугодной им формы критики. Бред! Мне припомнилось мое столкновение с Бледжли на плиммоновском участке. Но там дело обстояло совсем иначе. Там я был правонарушителем. На это слово я мысленно откликнулся ироническим посвистыванием, но приказал этому эху замолчать, чтобы я мог заниматься самоутешением и наложением заплат на трухлявые дыры моих тревог.

Бледжли, говорил я себе, — наемный страж. И хоть, на мой взгляд, захватчики общинной земли— помешанные, тем не менее эта форма помешательства имеет широкое распространение и, очевидно, пользуется благоволением парламента в Лондоне и самой королевской власти независимо от того, кто восседает' в данный момент на троне. А если Бледжли и замышлял какое — нибудь зло против Джона Саймона, то Уилфи Баньон, расставаясь со мной, по — видимому, готовился к быстрому мщению. Да и всю эту спекуляцию на ненависти и насилии я считал каким — то уродливым и грязным вторжением в мой мир. Надо было мне с самого начала начисто выключиться из этой истории и твердо держаться моего собственного образа мыслей и жизни, тех веселых, неторопливых, беспечных скитаний день за днем, которые я в совершенстве приспособил ко всей сумме своих запросов.

Я присел на пригорке у дороги. По мере того как мои силы восстанавливались, а игривое воображение расцветило светлыми красками участок моего сознания, только что омраченный горестными размышлениями, я стал гадать о значении взгляда, которым Элен подарила меня, когда предлагала пирожное. В уголках ее глаз затаилась теплота. Может быть, ее занимало и влекло ко мне как раз то, что мы были совершенно чужие, непонятные друг для друга люди, то есть то самое, что и меня влекло к ней? А может быть, дело просто в том, что странная, необычная встреча внесла в ее жизнь приятное разнообразие, оказалась пере- дышкой — хотя бы даже и от обладания неограниченным богатством, властью и правом заставлять по собственному произволу целые массы народа неустанно трудиться, как трудятся муравьи? Далекие друг от друга, мы, может быть, проходя мимо, на минуту — другую с интересом созерцали друг друга. Уж хотя бы только как любителю долгих прогулок, мне невредно было бы изучить все горы, долы, расщелины в сердечном пейзаже этой женщины. А если пейзаж этот окажется мертвенно плоским и даже отталкивающим на всем своем протяжении, так что же, невпервой я выношу беспросветную тоску из моих отношений с женщиной. И если бы она даже завлекла меня с тем, чтобы позже огреть меня по голове стэком для верховой езды, то и тогда это послужило бы только богатой темой для моих размышлений и для рассказов, когда все мои зубы выпадут и отекшие конечности положат конец моим скитаниям, когда я перестану радоваться пустякам и утрачу свою беспечность…

Я вскочил с пригорка. Из леса, на значительном расстоянии от меня, раздался приглушенный визг смертельно раненного человека. Постояв, я снова бросился бежать. Я держал курс к лесу. Пробежав еще некоторое расстояние, я почувствовал, как ноги опять начали сдавать, и на сей раз не от усталости, а потому, что из лесу до меня донеслись звуки ударов — таких частых, приглушенных, до ужаса выразительных, что я прямо обмер.

Я пробирался по лесу медленно и настороженно. Удары прекратились. Я вышел на прогалину. Прямо перед собой я увидел Уилфи Баньона, который стоял, прислонясь к стволу дуба, с искаженным лицом и с какой — то растерянной полуулыбкой. Вены на шее у него бешено пульсировали, из горла вырывались какие — то мучительные всхлипывания. У ног его лежал Бледжли с окровавленной головой, раскрытым ртом и широко разметавшимися ногами и руками. Пальцами он глубоко впился в землю, густо покрытую опавшей листвой.

— О боже, боже! — воскликнул я. — Какой ужас! Посмотри на него, Уилфи, посмотри!

— Я уже насмотрелся. Не дрожи, арфист. Нам нужно его куда — нибудь сплавить. Теперь я уже чувствую себя лучше, значительно лучше. А было ужасно, когда я встретил его и принялся за дело. Сначала он очень шумел, а по — том постепенно стал затихать, и тогда уже стало лучше.

— Где Джон Саймон? — спросил я.

Мне хотелось, чтобы Уилфи хоть несколько мгновений помолчал. Мне казалось, что тогда он избавится от странного заикания при разговоре.

— Думаю, что Джон Саймон в Уэстли, — откликнулся Уилфи. — Он, по — видимому, даже не знает, что этот наймит собрался следить за ним. Я пустился короткой дорогой и стал поджигать Бледжли в лесу. Войдя в чащу, он бросился бежать, хотел, видно, догнать Джона Саймона раньше, чем тот минует лес. Тут же я впервые и стукнул его. Другого выхода не было. Иначе он прикончил бы и меня и Джона Саймона.

— Конечно, конечно!

От всех этих разговоров и от вида мертвечины в голове у меня все завертелось волчком. Уилфи сразу будто обледенел, он стал холоден и деловит. Он отыскивал взглядом место, куда бы упрятать труп Бледжли. Наконец он указал на неглубокий ров в несколько ярдах от того места, где мы стояли.

— Давай ткнем его туда. Прикроем листвой, сучьями, землей.

— Но его же все равно. найдут, Уилфи. Люди же не идиоты. Ты сыграл на руку Пенбори.

— К тому времени, когда об этом узнают, в Мунли начнутся такие дела! Не до Бледжли будет.

Мы подняли труп и понесли его — Уилфи за руки, а я за ноги — к тому самому рву, на который раньше указал Баньон. Расстояние, которое мы прошли с нашим грузом, было невелико, но я уже давно не поднимал и не держал на весу тяжести, которая весила бы так много и имела бы такой чудной вид, как труп Бледжли. К тому моменту, когда мы уложили останки Бледжли в готовую могилу, все мои чувства обострились, как у пьяного, и малейший шорох сухой листвы под нашими ногами звучал для моего внутреннего слуха, как оглушительный барабанный бой. Я уронил ноги покойника на секунду раньше времени; Уилфи взглянул на меня испытующим и нетерпеливым взглядом. Я прислонился спиной к дереву и с негодованием подумал о том, что холодные деловые соображения, которых требует от нас этот момент, тяжело ложатся на душу и лишают ее чувственной радости распрямиться, расшириться, как обычно при мысли о смерти. Что за вульгарная, низкая смерть! В сознании от нее не остается ничего, кроме мути и страха. Нет, не по душе мне такая смерть!