— Какой — такой Эйбель?

— Хозяин одной таверны. Он обрисовал мне ваш характер.

— Надеюсь, что таверна — то его высшего класса? Так что же он сказал обо мне?

— Он считает, что ваши мечгы — имперского размаха. Так что, учитывая ваш характер, надо ждать, что вы возродите тот кладбищенский мир, который в свое время здесь насаждал ваш дед.

— Я бы не очень полагалась на ясновидение кабатчиков!

— Как же будут обескуражены все остальные соискатели вашей руки!

— Кого вы подразумеваете?

— Радклиффа, капитана. Плиммон, верно, смешает все их карты?

— Конечно, и им это известно. Радклиффу придется удовольствоваться своими литейными, а капитану — идеей дисциплины и долга. Один из них — погорячее, другой — похолоднее, чем я, но и тот и другой утешатся.

— А вы готовитесь совместно с супругом царить над державой, из которой печаль и раздоры будут изгнаны на веки вечные?

— Мы будем действовать во имя высшего благополучия наших подданных. Спокойной ночи. Можете оставаться здесь, если угодно. Виноград уже достиг, по — моему, такой степени спелости, когда присутствие чужеродного тела не может повредить ему.

— Спокойной ночи.

— И держитесь в стороне от рискованных путей, арфист. Мне грустно было бы узнать, что на вас нужен хлыст.

— Постараюсь. Впрочем, скоро я буду слишком занят — надо прощаться, кое — кому пожелать счастья, кое- кого послать к черту. Мне некогда будет досаждать принцам и их замороженным дамам. Смотрите, не откусывайте больше, чем вы в силах прожевать! Забочусь я не о вас, а о тех простых людях, которых вы собираетесь кусать. — Я приподнял правую руку с грубо намотанной на ней повязкой. Дьявольски неприятная штука быть покусанным!

Калитка стукнула. Элен исчезла…

Через два дня Пенбори собрал самых надежных из своих рабочих — их оставалось теперь не так уж много! — и велел им выгрести жар из печей. Мы наблюдали за этим со склона холма. Какое волнующее зрелище! Глядя, как появляются и исчезают во тьме громадные кучи вынутого из печей раскаленного угля, мы переживали острое чувство обреченности. Радклифф обдуманно организовал церемонию гашения печей! Все население Мунли и его окрестностей с тревогой в глазах наблюдало за процессом охлаждения, но только в очень немногих сердцах на смену зареву, угасавшему в сумраке ночи, вспыхивал другой огонь — огонь презрения и вызова. Только легкая судорога исказила лица людей, когда они убедились в наступлении этого унизительного и мистически грозного часа.

Джон Саймон был рядом со мной. За ним стояли Уилфи Баньон, братья Эндрюс и пять или шесть других парней. Джон Саймон в это утро вернулся из Уэстли и с той поры неустанно принимал доклады связных, непрерывно сновавших взад и вперед и доносивших то о прибытии иоменов, то о появлении конной милиции графства и небольшого отряда только что набранной в Тодбори пехоты. Солдаты были расквартированы в здании муниципалитета и в тавернах Мунли. Человек двадцать уже устроились на постой в «Листьях после дождя». Четверо расположились в самом начале тропинки, которая вела в долину, к домику, где жили Брайеры.

Когда на территории завода погасла последняя вспышка огня, Джон Саймон коротко свистнул.

— Вот первая глава и закончена, — сказал он. — Заходите — ка, ребята!

Мы последовали за ним в дом. Миссис Брайер сидела в своем кресле у камина, лицо ее было бледно от волнения, глаза не отрывались от серого чулка, который она Еязала. Дэви, как обычно, был занят своей непрестанной возней с корзинами и улыбался всем нам. Кэтрин стояла у очага, заваривая чай.

— Раньше чем разойтись, — сказал Джон Саймон, глядя на меня, — мы должны узнать у арфиста, что он собирается делать. Послушай, Алан, мы не хотим подвергать тебя риску, ведь у тебя не было ни малейшего желания ввязываться в наши дела. Если ты предпочитаешь податься назад, по ту сторону гор, то будь здоров, и я надеюсь, что мы еще встретимся с тобой, когда у нас будет побольше свободного времени для пения и для приятных разговоров о человеческой душе. Ну, как ты решаешь?

Кэтрин повернулась и уставилась в меня. Я, и не глядя на нее, знал, что мой уход для нее нежелателен. Я чувствовал, что каким — то образом вклинился между ней и ожидавшим ее полным одиночеством. Вспомнился мне Плиммон с его продолговатой суровой, самоуверенной физиономией — такой свободной от всех чувств, в конечном счете лишь порождающих сомнения в том, что жизнь добра и справедлива. Подумал я и об его таких елейных, но по существу захватнических мечтах, ограниченных в одной своей части только для того, чтобы еще безудержней раздаться в другой.

— Может быть, и я на что — нибудь пригожусь. Останусь.

— Ну и ладно. Уилфи, Льюис, Джон, вы знаете, на какие сборные пункты вам отправиться и что делать. Завтра ночью все мы встретимся на вершине Южной горы, на виду у Мунли и всего графства. Пусть Пенбори видит, что мы здесь не одни и что мы постоим друг за друга до конца, что бы ни случилось.

— А кто из нас будет вооружен? — спросил я.

— Никто.

— Никто? Несмотря на то, что Мунли имеет вид военного лагеря под Ватерлоо? Разве это не безумие?