— Нет, это невозможно!

— Почему ты так уверен?

— Да потому, что как только на любую невинную личность взвалят обвинение в убийстве Бледжли, виновный недолго думая выступит вперед и будет очень счастлив поступить так и очень горд этим. Зря беспокоишься, арфист. Думай только о том, что нам предстоит в ближайшие часы.

Мы подошли к столу и сели рядом с другими. Как только покончили с чаем, все взялись за свои шляпы и палки и вышли на крыльцо.

— Держитесь подальше от Мунли и от всех хорошо знакомых дорог, — приказал Джон Саймон. — Выбирайте тропы повыше и ни с кем не заговаривайте в пути.

— А как насчет солдат, которых мы встретим на этой Тропинке?

— Я поручил малышу Ленни Фостеру повалять дурака и поводить их за нос. Солдаты будут слишком заняты погоней за Ленни и попыткой выгнать его из чащи, чтобы заметить нас.

Джон Саймон пожелал своим товарищам удачи, и они быстро стали взбираться вверх. Бросив несколько слов Кэтрин, Джон Саймон последовал за ними. Мы помахали им на прощанье и вернулись в дом. Пришел Дэви и уселся перед камином, рядом с матерью.

— Уже поздно, сынок, — сказала миссис Брайер, — пошел бы ты спать.

У нее был очень встревоженный вид.

Дэви изящно перевязал все свои корзиночные материалы и ушел в нишу, за занавес, где он спал. Миссис Брайер, загребая уголь в камине, ожесточенно орудовала грубой железной кочергой.

— Ничего хорошего из всего этого не выйдет! — сказала она.

Кэтрин встала и с резким стуком и звоном начала убирать посуду со стола.

— В жизни вообще никогда ничего хорошего не выходит! — прокричала она с такой горечью, что миссис Брайер. удивленно вскинула голову.

Миссис Брайер протянула руку, и я помог ей подняться со стула.

— Что — то ослабла я очень сегодня, — произнесла она.

— А вы отдохните, миссис Брайер. Успокойте свою душу. Все будет хорошо.

Она взглянула на Кэтрин, но та стояла, повернувшись к ней спиной. Мне было видно, что Кэтрин смущенно водит пальцем по краю некрашеного стола. Миссис Брайер зашаркала к дверце за посудным шкафом, туда, где стояла ее кровать. Пока руки ее возились с задвижкой, а я и Кэтрин напряженно ждали, не скажет ли она еще чего — нибудь, неожиданно грохнул ружейный выстрел — совсем близко, неистово, устрашающе громко.

— Боже святый! — вырвалось у Кэтрин.

Из — за занавеса показалась голова Дэви, пухлые губы его дрожали от испуга.

— Это, должно быть, порешили кого — то из них, — сказала миссис Брайер: —Джона Саймона, Уилфи, Льюиса или еще кого — то. Сначала одного, потом всех остальных перестреляют!.. — Она открыла дверь. — А когда все погибнут, может быть, настанет мир.

Я увидел, как закачало Кэтрин, ей пришлось опереться на стол. Я подошел к ней вплотную.

— Что, обморок?

— Я не в силах больше выносить это.

— Стисните зубы и закройте глаза еще на несколько дней. Только, ради всего святого, не умничайте и не выкидывайте ничего героического. Пусть дни текут мимо вас, как вода. Превратитесь в булыжник, в круглый, бесчувственный булыжник. Ни о чем не думайте, а то ум за разум зайдет. Пенбори, Плиммон, Радклифф — они все равно разыграют свой маленький скетч на тему о человеческой тупости. А когда удар грянет, Джона Саймона уже не будет здесь. Все эти парни хорохорятся, но им ничего не останется, как бежать, бежать без оглядки. Когда же и Джон Саймон согласится бежать, я уж постараюсь, чтоб он бежал в правильном направлении. Готовы ли вы бежать с ним?

Кэтрин украдкой бросила взгляд в сторону комнаты, которая служила спальней для миссис Брайер. Дверь в нее все еще оставалась открыта. В полной тишине кухни мы слышали дыхание старушки.

— Да! — ответила Кэтрин. — Только подайте знак, и я буду готова.

На следующий день с наступлением сумерек я сидел на Южной горе в ожидании Джона Саймона и его армии бунтарей. Они должны были прийти из разных долин, расходившихся в стороны по радиусу, как спицы в колесе, и видных мне километров на тридцать. Я чувствовал себя более спокойным и уверенным, более терпимым к волнениям, которые развертывались на моих глазах, и меня уже не так раздражало вторжение посторонних в прохладные маленькие тайнички моего обычного одиночества и привычной беззаботности.

Мне помогло в этом то, что случилось со мной в Мунли на протяжении минувшего дня. Я был причтен к сонму отверженных. Глаза всех, кто стоял на стороне Пенбори, оглядывали меня недружелюбно. По беглым взглядам начальствующих лиц я понял, что Лимюэл уже донес на меня и причислил к тем, кто представляет собой угрозу общественному спокойствию, может быть пока еще недостаточно определенную и активную, но все же подозрительную для друзей порядка. Придя в пенборовский особняк, я застал там главные ворота забаррикадированными и взятыми под охрану. Я попросил вызвать Джабеца. После долгих проволочек он наконец вышел ко мне и сообщил, что по требованию мистера Радклиффа меня приказано рассматривать как человека враждебного лагеря и не впускать в дом. Сам же Пенбори, рассказывал Джабец, мечется по комнатам, стонет и жалуется, что дела приняли такой ужасный оборот. Он пытался заступиться за меня, уверял, что от меня — де абсолютно ника кого вреда и что во всем Мунли я — то как раз один из самых здравомыслящих и порядочных людей. Но мисс Элен поддержала Радклиффа. И Джабецу было приказано передать мне, что я могу оставаться верен Джону Саймону и сполна получить порцию того лекарства, которое закатят паразитам — повстанцам.