– Увидишь... Отстреливаться будем из пулемётов, а это - военная хитрость.

Вопреки предположениям Соколова, ночь прошла спокойно.

Басмачи жгли костры на барханах в двух-трех километрах.

Было видно, что активных действий они предпринимать не собираются.

– А ты говорил, что они ночью нападут, - сказал Хамза, глядя на костры.

– Значит, ошибся, - устало вытянулся на песке Степан.
– Похоже, что им и воевать-то ни грамма не хочется.

– Но они всё-таки идут за нами.

– Азизбек гонит. Народ подневольный.

Хамза пошёл к артистам. Кары Якубов чувствовал себя уже лучше, чем в первые дни, - привык к жажде. Да и все остальные тоже притерпелись к тяготам походной жизни в пустыне. Жалоб почти не было.

Зульфизар сидела одна, чуть в стороне. Хамза сел рядом.

– Жалеете, что с нами поехали?
– спросил он.

– Нет, не жалею, - ответила Зульфизар.
– В моей жизни лучше этой поездки ничего не было.

– Коканд вспоминаете?

– Нет. Я хочу забыть обо всём, что было со мной в Коканде. Рабство не вспоминают.

Низкие звёзды мерцали над горизонтом. Дул лёгкий ветер. Печально шелестели кусты саксаула.

– Почему они преследуют нас?
– спросила Зульфизар.
– Что им нужно, например, от нас, от артистов? Ведь у нас в руках нет оружия.

– У вас в руках, - задумчиво произнёс Хамза, - самое сильное оружие на земле - искусство... От него нет защиты. Особенно у богатых и особенно от народного искусства. Потому что оно всегда направлено против богатых... Казалось бы, какой урон можете нанести врагам революции вы своими танцами?.. Огромный! Ваши танцы напоминают о красоте и величии души народа, создавшего их... Но красота души народа не соответствует его жизни. Народ щедр душой, но беден. Народ красив духом, но бесправен... Где же выход из такого положения? Как разрешить это противоречие? Нужно изменить жизнь, говорят великие умы человечества Маркс и Ленин, нужно отнять у баев богатство, чтобы пришла справедливость, чтобы все были равны. В этом состоит высшая правда жизни... И вы своими танцами, Зульфизар, постоянно напоминаете людям об этой правде, всё время зовёте их к этой правде. Ваше искусство - это голос народа, великого, но угнетённого. В танцах, которые вы исполняете, выражена жизнь народа, его культура, его история. И всякий талант - это сосуд, в котором народ хранит сокровища своего духа... Вот поэтому они и преследуют нас. Они хотят уничтожить ваше искусство и ваш талант, чтобы меньше было напоминаний о правде и о том, что жизнь надо изменить... Но искусство нельзя уничтожить, как невозможно зарыть в песок собственную тень. Пока жив народ, будет жить искусство, ибо оно есть выражение его духа. А народ вечен, и поэтому искусство тоже вечно... Сейчас, когда пришло новое время, перед искусством открылись огромные возможности. У нас будет новая музыка, новые песни, новые танцы... У нас будет свой театр... И всё это, рождённое в огне и пламени борьбы, ещё выше поднимет величие нашего народа...

Он умолк и с удивлением посмотрел на Зульфизар. Почему он всё это говорил ей здесь, в пустыне, ночью, накануне завтрашнего дня, когда никого из них, может быть, и не останется в живых?

И сразу понял - поэтому и говорил, что завтрашний день может стать последним днём жизни, и захотелось высказать всё самое главное, чему научила жизнь, всё самое ценное... Но почему он говорил всё это именно Зульфизар?

И вдруг одна простая мысль осенила его: Зульфизар когда-то жила в одном доме с Зубейдой... И он говорил всё это сейчас не Зульфизар, а Зубейде, о которой не вспоминалось в напряжении и круговороте последних дней, недель, месяцев, лет... Нет, нет, конечно, вспоминалось! Он вспоминал её всё время, но почему-то сегодня это произошло как взрыв, как прощание с чем-то...

С чем? С кем?.. С Зубейдой? Но с ней не надо прощаться. Её давно уже нет... Может быть, он говорил всё это накануне встречи с Зубейдой - там, далеко?..

Пустыня молчала. Края неба начинали светлеть. Горизонт прояснялся, но пустыня молчала. У неё не было ответов на вопросы, которые задавал себе Хамза. Пустыня была объята тишиной, великой тишиной. Той самой тишиной, в которой рождается откровение.

– Хамзахон, - сказала пустыня.

Хамза вздрогнул. Это был голос Зубейды. Так она называла его - Хамзахон.

– Хамзахон, - повторила Зульфизар, - если мы останемся живы...

Молния осветила сердце Хамзы - ослепительно яркая молния... Это был голос Зубейды... Но не было грома - это вспыхнула на горизонте зарница.

– Если мы останемся живы, - повторила Зульфизар, - возьмите меня в жёны...

Гром ударил. Ослепительная молния воткнулась в землю и замерла, не потухая.

– В жёны?
– удивлённо переспросил Хамза.

– Я хочу быть вашей ученицей, Хамзахон!
– горячо шептала Зульфизар, прижимая руки к груди.
– Я хочу учиться у вас новому искусству, новым песням и танцам? Я не могу больше одна жить... Я не хочу умирать завтра только со своим прошлым!..

Женским своим естеством прочитала Зульфизар мысли Хамзы о Зубейде. Пустыня помогла ей сделать это... Женским своим существом ощутила Зульфизар одиночество пустыни в сердце Хамзы. И ей захотелось разделить это одиночество, захотелось помочь Хамзе. И она сделала это по-женски, напомнив ему о том, что он мужчина. Она просилась в ученицы к нему... Но она была женщиной Востока и не представляла себе, как можно быть ученицей и не быть одновременно женой. Если мужчина что-то даёт женщине, значит, она обязана быть ему женой...

Хамза молчал. Его руки, лежавшие на коленях, вздрагивали.

Он смотрел в пустыню. Она уже многое подарила ему сегодня, и он словно опять ждал от неё что-то.

Щека Зульфизар коснулась его руки...

Неистово и безмолвно полыхнула на горизонте зарница.

Фиолетовое мерцание жёлтой волной пронеслось над пустыней.

Пески встали дыбом, но вновь наступившая темнота поглотила пытавшиеся умчаться в небо барханы.

Вдруг почему-то вспомнился Дамаск, Рабия... Та женщина тоже была танцовщицей. А он поэт. Что-то соединяет, наверное, поэзию и танец. Стихия сотворения, свободный полёт чувства. Та женщина спасла его от гибели. Аксинья спасла от гибели. А Зубейда погибла сама... Что же такое любовь - гибель или спасение?