Убайдулла Завки с улыбкой слушал молодёжь. Самого Хамзу и его стихи он знал давно, а вот друзей поэта видел впервые.

Между тем Буранбай, Махмуд и Умар затеяли спор - кто из них лучше играет на тамбуре?

– Хамзахон, - обратился Буранбай к другу, - вы лучший среди нас исполнитель народных мелодий на тамбуре. Сейчас каждый сыграет свой напев, а вы оцените наши музыкальные способности по достоинству.

Буранбай бросил быстрый взгляд на Завки, как бы спрашивая у него как у старшего - правильно ли мы затеяли это состязание у кровати больного? Может быть, это развеет его, отвлечёт от печальных мыслей?

И Завки так же молча, еле заметным движением головы, ответил: всё правильно - пойте, играйте, состязайтесь, отвлекайте от печальных мыслей.

Буранбай снял висевший над головой Хамзы на стене тамбур и заиграл первым. Потом играл Махмуд, последним - Умар.

Народные напевы звучали мелодично и выразительно, струны тамбура, как волны реки, уносили слушателей куда-то далеко...

– Вы все играете очень хорошо, - сказал неожиданно посветлевший лицом Убайдулла Завки, - пожалуй, я не смог бы выделить никого... Но я не специалист. Послушаем, что скажет наш уважаемый Хамзахон...

Но Хамза, откинувшись головой на подушки, молчал. Глаза его были закрыты.

Он вдруг тревожно зашептал о чём-то, забеспокоился, начал двигать перед собой руками, словно искал что-то или кого-то...

– Бедная Зубейда, - шептал Хамза.
– Как прекрасно звучали струны её голоса в ту последнюю ночь... "На паре колечек на пальце моём есть ободки, но нет жемчужин... Предсказанное счастье - одни слова! А счастья нет..." Бедная Зубейда, бедная!.. Это была её любимая песня...
– Он дёрнулся и вдруг, встав на колени, вытянул перед собой руки.
– Зубейда, дорогая, где вы, где вы?
– свистящим шёпотом заговорил Хамза, протягивая вперёд руки.
– Почему вас отняли у меня?.. Жизнь или смерть? Жизнь или смерть?.. Нет, нет, я буду жить!.. Я буду жить ради вас. Я напишу песни о загубленной любви... И вы всегда будете рядом со мной, всегда будете жить в моей памяти. Прощайте, прощайте!

...Завки, Буранбай, Умар и Махмуд стояли во дворе дома ибн Ямина.

– Мы все должны сейчас пойти туда, - сказал Убайдулла Завки.

– Куда?
– не понял Буранбай.

– К Садыкджану, - нахмурился Завки.

– Зачем?
– спросил Умар.

– Вы идёте со мной?
– Лицо Завки покрылось красными пятнами.
– Или вы боитесь?

– Нет, мы не боимся, - за всех ответил Буранбай, - мы идём с вами.

Ворота дома Садыкджана-байваччи были распахнуты настежь. Нигде никого не было видно. По всему двору валялись какие-то разломанные ящики, разорванные коробки, пустые бутылки, стояла коляска без лошади с опущенными оглоблями, прыгали воробьи по дну высохшего бассейна.

– Эй, кто-нибудь есть живой?
– громко крикнул Завки.

Спустя некоторое время входная дверь приоткрылась, и на пороге показался... Алчинбек. Он был сильно пьян.

– Никого нет, уходите, - махнул рукой племянник хозяина.

В боковом окне отодвинулась занавеска, и показалась бритая, без чалмы голова Садыкджана.

– Позови байваччу, - строго сказал Убайдулла.

– Я же сказал, что он уехал, - качнулся Алчинбек.

– Он смотрит на нас из окна, - нахмурился Завки.

– Хозяин обедает, - икнул Алчинбек, - он никого не принимает...

– Тогда скажи своему хозяину, чтобы он подавился куском мяса!
– зло крикнул Завки.
– Если оно ещё лезет ему в горло!

Дверь с шумом распахнулась. На пороге, держась за боковой косяк, стоял Кара-Каплан. Он тоже был без чалмы. Шишкастая бритая голова была покрыта шрамами.

– Кто здесь шумит?
– обвёл Кара мутным, остекленевшим взором лица пришедших, никого не узнавая.
– Кто осмелился помешать нам справлять поминки?

Кто-то толкнул его в спину. Кара-Каплан посторонился.

На крыльцо, пошатываясь, вышел Садыкджан. Сзади его поддерживал Эргаш.

– Что происходит?
– забормотал байвачча.
– В этом доме траур... Кто вы такие?

Он тоже никого не узнавал.

Алчинбек, ткнувшись дяде носом в шею, что-то зашептал ему на ухо.

– Как, ещё один поэт?
– неожиданно засмеялся Садыкджан и взгляд его стал более осмысленным, определенным.
– Это становится интересным... В последнее время поэты что-то зачастили в мой дом... Но они почему-то приходят тогда, когда я не хочу их видеть... Вот, например, поэт Хамза... Он пришёл ко мне в день смерти моей жены, которая, собственно говоря, умерла из-за него... И мой калым, десять тысяч рублей золотом, - подумать только, самый большой калым, который платили когда-нибудь в Коканде!
– пропал даром...

– Не по этим ли деньгам вы справляете сейчас поминки?
– угрюмо спросил Завки.

Садыкджан задохнулся.

– Кто ты такой?!
– завизжал он, рванувшись из рук Эргаша.
– Откуда взялся, чтобы упрекать меня в моем доме?!

Алчинбек снова сунулся к уху дяди.

– Убайдулла Завки? Я знал когда-то человека по имени Убайдулла... Но он давно уехал из нашего города, он странствовал по белому свету... Это не он, это самозванец! Хватайте его, мусульмане!

– Держи вора!
– рявкнул Эргаш, выхватывая из-под халата кинжал.