Туннель заканчивался запертой металлической дверью. Конвоир открыл ее, и процессия осторожно сбежала по склону к большой круглой дыре в полу. Рядом лежал подъемник вроде того, которым Кайла пользовалась во время первой вылазки. Почти дежа вю, только на сей раз ее опустили на дно глубокого колодца. Хотя он и был пуст, Кайла промерзла до сердца, как если бы погрузилась в ледяную воду; не хватало воздуха.

Девушку охватила паника, сотня мыслей разом влетела в голову. На сколько времени ее собираются здесь оставить? Смогут ли товарищи вызволить ее отсюда? А, может, они сами узники такого же плена? Ах, надо было раньше попытаться сбежать!..

— Все, спрыгивай! — приказал конвойный, когда лифт, вздрогнув, остановился.

Кайла сильнее впилась в веревки.

— Слезай, тебе говорят! — крикнул другой стражник, но девушка даже не шелохнулась. — Ладно, сама напросилась! Сейчас мы скинем тебе бадью крыс!

Кайла услышала какую-то возню, а затем визгливый писк. Она с ужасом соскочила с подъемника.

— Так-то лучше. Тащи назад!

Лифт, ее единственное спасение, все больше удалялся высь, пока чьи-то руки не забрали его из окружности, что стала теперь окном в земной мир. Заскрипела всеми петлями дверь, и наступила непроглядная тьма. Слезы брызнули из глаз Кайлы, никогда еще она не чувствовала такую беспомощность и страх. Она упала на колени, но тут же с отвращением вскочила: какая-то вонючая слизь покрывала колодец.

Комната для завтрака наполнилась светом солнечного зимнего дня, отчего ее богатое убранство засияло еще ярче. В позолоте блюдец и чашек отражались всевозможные яства, среди которых возвышался аппетитный румяный поросенок. Гордон, восседавший за столом во главе этого великолепия, апатично ковырял салат, прислушиваясь к приближающимся голосам двух людей, которых он приказал пропустить. Их спор стал ясен еще до того, как они вошли. Переступив порог, Нирлон и Петля замерли в нерешительности, поклонились, затем Нирлон произнес:

— Простите, Ваше Величество, мы не знали, что тревожим Вас во время завтрака.

— Не важно, — Гордон отодвинул тарелку. — У меня все равно пропал аппетит.

— Плохо выглядите, — вырвалось у Петли прежде, чем он успел подумать.

Гордон поднял на него вялый взгляд.

— И ты не красавчик, — ответил царь и подал знак, чтобы поросенка, к которому он так и не притронулся, унесли. Петля проводил блюдо прожорливыми глазками. — Какой вопрос привел вас?

Сглотнув слюну, Петля доложил:

— У меня стоит приказ о казни двенадцати человек.

— Мне известно об этом, — сказал Гордон, отпив чай, — я его подписал.

Нирлон посмотрел на Петлю, как бы говоря: «Видишь!»

— Но среди них нет главной мятежницы… как ее… Цыганки.

— Знаю.

— Не смеем более нарушать покой Вашего Величества, — Нирлон схватил за локоть Петлю, но тот не сдавался:

— Если мораторий на смертную казнь женщин отменен, разве не…

— Этот вопрос еще рассматривается, — Гордон говорил рассеянно, похоже, забыв о том, что он не должен отчитываться перед кем-либо. — А если хочешь знать мою позицию — то я против смертной казни женщин.

— Но, милорд, разве сейчас подходящее время для милосердия? В смысле, мы не совсем понимаем …

— Кто это мы?

Петля замялся и пробормотал что-то невразумительное. Гордон задумался. Было в его безмолвном лице нечто такое, что не допускало беспокойства, нечто почти зловещее.

После минутной паузы Гордон сказал:

— Добавьте ее в список.

— Такой, как он, любить не может…

— О, нет! Любить он более других умеет, но только раз… один лишь раз!

— Позвольте мне заметить, милочка, что Вы несете бред!

Этот чудной диалог закончился невнятной мелодией. В страшной черноте колодца с трудом различался источник речи — скривившаяся человеческая фигура. Она лежала на холодном камне, по которому сочилась вода. Звук капель и тихий девичий напев довершали эту поистине жуткую картину. Закашляв, Кайла перешла на прерывистый шепот, из которого можно было разобрать только одну фразу:

— Как хочется пить!..

Она опустила голову на руки и закрыла глаза. Сколько она уже здесь? Как она вообще сюда попала? Разум затуманился: Крис, сестры, повстанцы и их задания — все это казалось давним полузабытым сном. А, может, их и не было вовсе? Быть может, все свое существование она провела во мраке, грезя об удивительной жизни?

Какое странное чувство… что это — помешательство? В последнее время она стала путаться: сон и явь слились в одно своеобразное состояние. Пропали всякие ощущения — должно быть, это и есть смерть…