нечего.

– Поэтому я и попросила тебя прийти. Знала, что ты не станешь меня

разубеждать.

– Я бы хотел, я бы очень хотел… Если ты потерпишь еще чуть-чуть, я

скажу, что не могу без тебя жить.

– Именно поэтому я не буду медлить ни секундой больше, – Крис

поднесла пистолет ко рту.

– Ты – сука, Крис, – сказал я устало. – Зачем ты меня позвала? Думаешь,

так просто жить с воспоминанием о раскромсанной голове человека, с

которым был близок только прошлой ночью?

– Извини. Я тебя не для этого звала. Я должна сказать кое-что…

И Крис сказала это не своим, изменившимся голосом. Возникло

ощущение, что она дразнит меня или пытается спародировать кого-то. Я

еще подумал, что страх смерти переиначивает даже это, даже голос

человека. Или, может быть, так звучит голос самой смерти.

– У нас не будет ребенка, – сказала Крис, порывисто засунула пистолет в

рот и нажала на курок.

Я вышел в коридор.

– Ну как она, успокоилась? – спросили ребята опять хором.

– Успокоилась. На пистолете был глушитель, вот вы ничего и не

услышали.

Я указал на свою комнату:

– Ваню убила она.

Затем махнул рукой в сторону комнаты Крис:

192

– А это было самоубийство.

У меня наконец-то появилась возможность поздравить участкового с

первым закрытым делом, чем я незамедлительно развлекся, как только он

пришел. Страж порядка не понял шутку.

После рутинного опроса и составления протокола Диего потащил меня в

бар «Пекин» напиваться.

– Ты держишься? – Диего был очень нежен и внимателен и не забывал

подливать мне виски. Как я мог подумать однажды, что он желает мне зла?

– Все в ажуре, милый.

– Она была тебе близка?

– Не то чтобы… Это кстати было отвратительно, то, как у нее череп

лопнул. Если тебя кто-нибудь позовет на последний разговор перед

самоубийством – смело находи любую, даже самую идиотскую отговорку. В

туалет захотелось и все такое.

– Да, она, конечно, тебя подставила.

– Как мне чертовски ее жаль… Это что-то невообразимое. Мне

чрезвычайно жалко абсолютно всех. И этих моих дурных соседей, и Крис, и

Ваню, и олигофренку Ингу с ее женихом, и тебя, Диего, и себя жаль. Что

мы творим? Мы так давно сбились с правильной дороги.

– Я тебя не понимаю.

– Я говорю об отсутствии в нашей жизни основного стержня. Мы все как в

невесомости зависли, верим в иллюзию, что движение происходит, а его

на самом деле нет и быть не может. Потому что в нашей жизни нет смысла.

И мы его не ищем, мы способны только обессмысливать эту жизнь. Вот

скажи мне, зачем существуют мои соседи по квартире? Зачем они все еще

не покончили с собой подобно Крис? Почему они предпочитают быстрой

смерти медленное умирание с головой, забитой иллюзиями и

самообманом?

– А ты почему все еще не наложил на себя руки? Я тебе, честно говоря,

удивляюсь.

– Наверное, это как раз одна из иллюзий. Мой самообман. Я знаю, что

могу найти смысл своего существования. Понимаешь? Не вообще смысл

жизни единый для всех, а мой личный смысл. И я знаю, чтобы заслужить

193

это знание – надо пройти через ад. Если бы у меня была вера, чистая вера

во что-то, ад бы не случился. Но я лишен этой веры и должен нести

ответственность за каждую свою рану.

– Это оптимистическая идея?

– Наверное, ведь я рассчитываю на приз после этого путешествия. Ведь

в самом конце я собираюсь обрести себя.

– Чего-то мне не верится, что все это не пьяный бред. Ты уж извини.

– Пошел ты. Когда я сказал о своем личном смысле жизни, я

подразумевал, что существует еще как бы общественный. То есть для

общего пользования. Видишь ли, надо обладать очень большой смелостью

и даже дерзостью, чтобы отстаивать приватность в вопросах бытия. Но ты

всегда можешь переметнуться на ту общественную мудрость… вру, если

уж ты начал искать свой личный смысл, ты попросту побрезгуешь