гарантированы безопасность, здоровье, счастливая старость, уверенность, что и твои

собственные дети проживут счастливую жизнь. Нет-нет, ты не начнёшь пить и не умрёшь от

сифилиса, спи спокойно.

–

Конечно, я бы этого не сказала, - грустно согласилась Габи. – Но что тогда? Прыгай,

лапа? Может быть, первоценна сама жизнь, а не то, в каких условиях ты её проживёшь.

– Это вам кто такое сказал? Ничего, что мы живём в говне, главное, что вообще живы.

Тем, кто в этот момент будет урывать от жизни лучшее, очень выгодно, чтобы вы так думали

– конкуренция меньше.

–

Борис, в любом случае, мы не можем знать, как сложится жизнь этого или любого

другого ребёнка. Может быть, у тех, кто живёт в России, есть иммунитет на абсурд.

Говорить им, что они живут в говне, не имеет смысла, потому что они вообще всё как-то

иначе видят, не так, как вы и ваши друзья-иностранцы.

–

Ну уж извините, что мыслю практически. Прыгайте, лапы, раз вам так хочется. Но

меня с собой не тяните.

– А вы ведь всё равно от нас не уезжаете, - заметила Габи с мягкой улыбкой и, чтобы

хоть немного снять раздражение Бориса, примирительно и нежно коснулась его руки.

– Я знаю, что надо было делать тогда на обрыве, - сказала она вдруг с загоревшимся

взглядом. – Ну то есть… конечно, мне легко говорить, любому, кто там не был, легко

говорить. Но у меня есть версия. Словами здесь нельзя было помочь. Но, может, стоило

выкинуть что-то такое неожиданное, нелогичное, абсолютно сбивающее с толку. Тогда

удалось бы отвлечь внимание мальчика, переключить его на совершенно другую волну.

–

И что же это такое? – поинтересовался Борис со скепсисом.

– Не знаю… Например, вы все могли без слов лечь на землю и составить из своих тел

звезду или квадрат. Или просто начать ползать и кататься по земле, непринуждённо и

невозмутимо, как будто это обычное занятие.

–

Иными словами, - Борис хмыкнул, – нам надо было сойти с ума?

–

Ну почти. Только понарошку.

Двумя этажами ниже бара, в ресторане дома отдыха, в тот момент ещё одна пара

обсуждала случай у озера. Орвокки сообщила Яше, что она сняла номер в «Янисъярви», а,

узнав, в какое нелёгкое положение он угодил тем утром и как по-прежнему подавлен этой

историей, потащила его в ресторан, чтобы развеяться и, как она выразилась, «познавать

друзей в беде». Орвокки решила сама оплатить ужин, мотивируя это тем, что финские

стражи порядка получают гораздо больше их российских коллег, а все протесты Якова

девушка стойко проигнорировала.

–

Разве вас в милиции не учат, как вести себя с неуравновешенными людьми? –

удивилась она.

–

Наша милиция обучена другим странным вещам… Я понимаю, нужно было сохранять

спокойствие и терпение, мягко переубедить его, всё я понимаю…

–

Не вините себя. Главное – обошлось.

– Но ведь он мог и прыгнуть. Если бы мой знакомый не завизжал тогда, как резанный,

может, и прыгнул бы.

– Тоже вариант – наорать. Напугать ответственностью. Так родители кричат на детей – я

лучше знаю, что тебе нужно, делай быстро, или отшлёпаю. И вы могли кричать. От лица

общества, как бы поглотить мальчика общественной системой.

–

Фигово у меня получается от лица общества выступать… Наказывать

правонарушителей – одно дело, а говорить: «Мы хотим и можем тебя уберечь», этому у нас

действительно не учат.

–

Джаако, неважно, чему учат, это должно быть внутри…

–

Что ты сказала? – удивился Яша.
– Жак?

153

–

Джаако. Это финское имя. Значит «вытеснитель». Форма от Джекоб. Или Яков. В

общем, это всё ты.

–

Одно время я жил во Франции, и там меня звали Жаком.

– Это всё одно и то же. Послушай меня – неважно, что ты сделаешь и что скажешь,

важно только состояние. Что ты знаешь внутри. Ты мне сказал, что все слова в той ситуации

не имели смысла. Они не имели смысла, потому что ты сомневался. А сомневаться нельзя,

если ты хочешь спасти. Твой голос не звучит уверенно и твёрдо, если ты внутри сомнение. И