Вика то шептала, с злым присвистом, то говорила в полный голос, глотая слоги, чтобы

сделать вдох, потом она вовсе перестала шептать и почти уже выкрикивала слова в темноту

комнаты, захлёбываясь слюной. Так продолжалось несколько минут, пока она не замолчала и

не окаменела на краю кровати, опустив голову.

Всё это время Илья не двигался. С сердцем, пульсирующем как будто уже в горле, он изо

всех сил зажмурился, делая вид, что спит.

На этот раз Борис не позволил Габи провожать себя до коттеджа.

Вместо этого он сам проводил её до номера, некоторое время обдумывал предложение

переночевать здесь же, которое девушка сделала с самым невинным видом, но всё-таки,

вежливо отказавшись, ушёл в ночь.

– Мы ошиблись. Вся новейшая эпоха строится на заблуждении. Мы почему-то

посчитали, что нужно высказывать личное мнение, каждому - собственное. И наконец

довели это до абсурда, до невыносимой, апокалипсической полифонии. Многоголосия,

высосавшего смысл из самой возможности диалога и высказывания. Пока это работало

только на разъединение людей. А между тем, собственное мнение не обязательно не то что

высказывать, а даже просто иметь… И слишком рано мы начали говорить о Боге. Не познав

сперва всех возможностей языка, какой в этом смысл? Мне иногда кажется, что любовь

человека к животным без любви человека к человеку – это сомнительное нечто. Невозможно

по-настоящему полюбить Бога, если ты сначала не полюбишь и не примешь других людей.

Так же как нельзя полюбить и принять других людей, если ты сначала не примешь и не

полюбишь самого себя. Это всё звенья одной цепи. А получается чаще, что вера в Бога – это

уход от людей и мира, неспособность их принять, даже страх перед своей жизнью. Гораздо

легче сразу поверить в Бога, чем полюбить людей… И эти четверо. Как всё-таки странно, что

умные, духовно богатые, сильные, честные, справедливые люди, именно те, которые могли

бы как-то повлиять на ход вещей в мире, чаще всего сами оказываются настолько

болезненными и беспомощными, что не способны позаботиться и о собственной жизни, чего

уж говорить о судьбах других.

Габи приняла душ и легла в постель. Читала книгу в свете прикроватной лампы.

Попыталась уснуть. У неё не получилось. Тогда она взяла сигареты и, забравшись на

широкий подоконник, стала курить в открытое окно. Как и прежде, отсюда виднелось только

чёрное пространство леса, разбавленное в одной точке светом уличного фонаря. Бело-

зелёное пятно еле заметно шевелилось на ветру. Габи уже гуляла в лесу на территории дома

отдыха, но этот фонарь на пути ей никогда не встречался.

Девушка сбросила с себя пижамную рубашку, натянула обычную одежду для прогулок и,

заперев номер, отправилась на улицу. Обогнула здание дома отдыха, определила по

единственному светящемуся окну, где расположен её номер, и, поравнявшись с ним,

зашагала в сторону леса. Отсюда Габи пока не видела света фонаря. Она миновала детскую

158

площадку, нашла в темноте проход через кусты и углубилась в лес. Из-за темноты Габи шла

медленно и осторожно. Пару раз она оглядывалась, чтобы по свету в окнах своего номера

корректировать своё движение. Фонарь находился впереди, немного справа. Вскоре уже он

замелькал сквозь густую листву, и Габи пошла быстрее.

Она вышла не небольшую освещённую полянку, с одного края которой и торчал фонарь –

парковый, изящный, судя по облупившейся на металле краске, старый. Вокруг него роилась

мошкара. Поляна пустовала: не было здесь ни скамейки, ни урны, ни детских качелей. Габи

осмотрела её со всех сторон. Нашла тропинку, которая вела с поляны дальше в лес. Вторая

тропинка уходила в противоположную сторону. По дорожкам, как казалось девушке, гуляли

редко. Сама поляна густо заросла травой.

Когда-то, возможно, фонарь приносил больше пользы. Или до сих пор служил людям, хотя

Габи не могла понять каким образом – вряд ли кто-то гулял здесь по ночам. Не смогла

определить она, и к какой территории относился фонарь – зажигали ли его со стороны дома

отдыха, или установили здесь для туристов, посещавших Заячье озеро, которое тоже