кряканьем чаек.

–

Всё хорошо, - начал участковый, но мальчик его сразу перебил.

–

Я прыгну! – крикнул он. – Зачем мне жить?! Зачем!

На них вновь нахлынуло неуместное молчание. Яков, Борис, Илья и Вика словно

окаменели. Смотрели, не отрываясь, на мальчика и не могли произнести ни слова. А он,

костлявый и коротко стриженный, стоял на ветке, пробиваемый мелкой дрожью, с глаза

постепенно наполнявшимися слезами.

150

–

Зачем?! – закричал Серёжа, надрываясь.

Он тоже неотрывно смотрел на людей внизу – с надеждой, растерянностью и испугом.

Четверо взрослых следили за ним. Они не двигались, стояли в схожих позах, с задранными

вверх лицами. Серёжа видел. Постепенно, пока длилось молчание, взволнованность в их

глазах стала сменяться иным. Чем-то вроде пустоты. Мальчик уже ревел во весь голос. Пару

раз он оглянулся назад и вниз, где между обнажёнными скалами, дышали тёмные воды.

Илья не выдержал напряжения первым. Заразившись истерикой Серёжи, он тоже зарыдал и

срывающимся, писклявым голосом стал кричать мальчику только одно: «Не надо! Не надо!».

Ошалевший Серёжа смотрел на него со страхом и, то и дело нервически икая, размазывал

свободной рукой по щекам потоки лившихся слёз. Затем, уже не глядя на стоявших внизу, он

присел, обхватил ветку и, повиснув на ней, спрыгнул. А как только очутился на земле,

быстро побежал в лес. Его всхлипы ещё слышались некоторое время, и наконец мальчик

исчез из виду.

Если бы Вика, Илья, Борис и Яша по какой-то причине захотели сравнить в тот момент

необычные ощущения, которые нахлынули на них следом – на самом деле на доли секунд –

выяснилось бы, что все они одновременно испытали одно и то же. У них заложило уши,

картинка перед глазами стала расплываться. Глухой звук учащённого сердцебиения

пульсировал в их головах, постепенно проясняясь, пока не обрёл чёткую звуковую форму.

Это топот лошадиных копыт. Это лошадиное ржание, перестук каретных колёс. Это крик –

предостерегающий. А это – крик ужаса. Это – крик боли, непереносимой боли. Лошадиные

топот и ржание, скрипы кареты, хруст костей и слякоть давимой плоти – звуки смешивались

в единый хор, переплетались, теряли смысл, глохли, уходили вдаль.

Теперь они снова слышали только собственное сердцебиение. И неясные шорохи. Слух и

зрение прояснилось. Странный звуковой пейзаж полностью испарился. Никто из них не смог

бы сказать точно, было это в самом деле или нет. Сейчас Яша, Борис, Илья и Вика слышали

вдали только шорохи озера.

«Думаю, мысли Ильи во время сцены самоубийства лучше всего объясняют странное

поведение этих людей, их бездействие. Тут, понимаете, мешанина из того мгновенного, что

он подумал на краю обрыва и того, что пришло уже позже, когда Илья размышлял над

ситуацией. Расчленить это невозможно. Но очень показательно. Илья думает, что это некая

критическая проверка – можно всю жизнь пытаться избежать чего-то подобного, но оно всё

равно тебя настигнет. Вот мальчик, который собирается себя убить. В присутствии четырёх

разумных взрослых людей. Как его переубедить? Эти важные слова должны быть в человеке

изначально – в сущности, проверка на человекопригодность. Но что сказать? Глупое «Не

делай этого»? Недостаточно. «Подумай о родителях»? Сомнительно. К тому же в случае

Серёжи – ему и думать не о ком, их с Анной Васильевной отношения не назовёшь

сердечными. «Ты ещё такой молодой»? «Всё впереди»? Ну вы понимаете. Всё это не то. И

как часто происходит с нашей четверкой, когда они вместе, мысли их синхронизируются. В

тот момент никто из них не знал, что сказать…»

«И трещины на изображении»

«Да уж. Когда эти четверо оказываются в одном месте, реальность коротит не на шутку.

Похоже на слоёный торт, который вдруг аккуратно расслаивается прямо у вас на глазах.

Поэтому я и советую, пока не будет обнаружено точное место для расщепления, не

рисковать и не сводить их вместе».

Борис сидел за столиком бара в доме отдыха. Вокруг шумели люди, недавно в

«Янисъярви» заехала большая группа финских туристов. Он пил виски и с мрачным видом