а почти чернявый. И словно пациенты во время обхода врача, он выставил на обозрение

путникам все свои раны, переломы и отмершие конечности. Часто встречались группы

деревьев вовсе без листвы и даже коры, как гнилые зубы, но цветом и фактурой похожие на

гигантские термитники, они торчали посреди пустоты – территория болот.

– Мама, может, ты всё-таки объяснишь, что происходит? – тихо попросил Илья, когда

они вновь сдвинулись с места. Он прижался к Карине Эдуардовне и заметно дрожал,

173

слишком легко одетый. – Что это за шишки, откуда у тебя карта? Ты вчера так ничего и не

рассказала.

– Илюш, потерпи немного. Я бы сказала, но сама не уверена.

–

Вы всегда так говорите, - крикнула ей Вика, услышав разговор. – Это ваша политика,

да? Когда Симу убили, вы тоже отказались отвечать.

–

А вы, как погляжу, всё такая же смирная, Вика, - ответила ей женщина.

Она повернулась к бывшей пациентке всем корпусом и криво улыбнулась.

–

Симу никто не убивал, - сказала она спокойно.

–

Да, она покончила жизнь самоубийством, слыхала.

Вика оглядела своих попутчиков. Все они, исключая её, носили очки, которые

поблёскивали в тусклом свете дня осевшими на стёклах капельками дождя.

–

Восстание очкариков, - хмыкнула девушка.

–

Лично я отправилась в это путешествие, - сообщила Вика после непродолжительной

паузы, - чтобы наконец узнать, кто была та образина, толкнувшая Симу под поезд. Как

думаете, мне повезёт?

–

Повезёт, - твердо ответила Карина Эдуардовна. – Я расскажу вам прямо сейчас.

Только запомните раз и навсегда – Сима сама выбрала такой конец.

–

Сима… - пропел Яша. – С древнееврейского «услышанная богом». О ком вы говорите?

–

Не перебивай, - оборвала его Вика. – Рассказывайте, Карина Эдуардовна, а я сама

решу, что случилось с моей подругой. Самой близкой в жизни.

– Хорошо… - Карина Эдуардовна села к трудившимся сзади на дрезине Яше и Вике в

пол-оборота и начала свой рассказ. – Эта женщина, которую вы видели в метро, на самом

деле она совсем молодая. Ей сейчас всего тридцать лет. Да, из-за болезни она кажется

намного старше.

–

Что это за болезнь? – уточнила Вика.

– Я не знаю. В детстве она пережила какой-то приступ, тогда врачи не смогли точно

поставить диагноз, но с тех пор лицо её обезображено. Этот случай получил широкую

огласку в конце 80-х, западные врачи предлагали сделать девочке пластическую операцию,

но по неизвестной причине это так и не произошло. Позже она сказала мне, что не жалеет об

этом. Вроде как сама бы отказалась от операции. Понимаете… в детстве она также пережила

сильнейшую психологическую травму. Лена её зовут. Лена Рощина. Алёнушка, как её звали

в советских газетах тех времён…

–

Рощина? – переспросил Яша. – В деревне, которую мы проезжали после лесопилки,

живёт женщина по фамилии Рощина. Правда, Василиса…

– Однофамилица, наверное. У Лены, насколько мне известно, не осталось близких

родственников, да и будь они прокляты, если остались. Её мать изнасиловали в малолетнем

возрасте собутыльники бабки. Та не только не защитила дочь, но приревновала её, в общем

устроила девочке адскую жизнь. Думаю, её постоянно насиловали, она была инвалидом, к

тому же психически отсталая – никому не жаловалась. А в деревне этот вертеп обходили

стороной. Потом девочка забеременела, как-то сообразила, что надо скрывать беременность.

В общем никто за ней не следил, она жила в сарае, сама родила. Ребёнка, Алёнушку, прятала

в собачьей конуре. Поэтому её ещё называли советским Маугли. Собака её отчасти

воспитала. После того, как эта история раскрылась, малышку забрали, отправили в детский

дом, её мать – на психологическую реабилитацию, но она скоро умерла.

–

А насильников что, бабку эту? – спросил поражённый Яша.

– Неизвестно. Я так понимаю, один из насильников был работником милиции, он всех

прикрыл. В прессе этого не касались, только следили за состоянием Лены. Она хоть