– На тебя дует. – Оля фыркнула – на него, здорового мужика, видите ли, дунуло.

Мама вышла в кухню, а Оля сказала:

– Во дела! – И открыла форточку. – Она у нас вообще никогда не закрывается: мама обожает свежий воздух и не беспокоится обо мне – не зябнет ли ее единственная дочь.

Такие вещи замечаешь сразу, ничего объяснять не надо. Оля села за пианино, чтобы повернуться к нему спиной, и стала громко и бестолково играть гаммы. Гаммы – довольно простое музыкальное произведение, но и гаммы тоже можно играть хорошо, а можно – плохо. Оля старалась достать гостя – сбивалась, не попадала в ритм, громко считала:

– И раз! И два! И три! И раз!.. – она видела в полированной крышке пианино отражение комнаты.

Вошла мама. Геннадий поднялся с кресла и поцеловал маме руку. Сразу видно – подлизывается. А подлизываться нужно не к маме, а к ее дочери Оле. Ума у него мало. Мама расставила тарелки. Белая скатерть, как в праздник. На обед не просто суп-второе, а еще салаты, грибы… Мама косилась на Олю, чтобы дочь не лезла пальцами в солонку – Оля тут же полезла; не тащила в рот большие куски картошки – потащила. И громко втягивала в себя компот, и приговаривала:

– Вкусный. Жалко, что редкость. Зря ты, мама, не любишь готовить.

Мама удержалась от смеха. Оля заметила, а гость, кажется – нет.

– Гена, возьми яблоко, они не только красивые, они вкусные.

Он светски наклонил голову, а Оля сказала:

– Он знает, попробовал.

Гена не смутился, взял свое надкусанное яблоко и с удовольствием доел.

Потом они смотрели футбол, он, разумеется, болел не за ту команду.

Когда он собрался уходить, мама сказала:

– Я провожу тебя, Гена, до метро, пройтись душа просит.

Он помог ей надеть куртку, и сам застегнул молнию.

– Заботливый и внимательный, – мама поднялась на цыпочки и поцеловала его в нос.

– Все взаимно. Ты, Галочка, тоже заботливая и внимательная.

– А я? – Оля спросила из комнаты нагло, не собиралась скрывать, что слышит и наблюдает.

Он ответил:

– Обожаю запах зоопарка.

«Боится меня», – подумала Оля и вежливеньким голоском сказала:

– У нас много животных – кролик Крошка, морские свинки Маша и Саша, их дети, морские поросятки. И еще карликовый заяц Мелкий, так его зовут. Мама их всех закрыла в моей комнате, чтобы людям было комфортно.

– Обожаю животных, – кисло сказал он.

– А они вас? Животное не обманешь. И ребенка.

Оля не принимала Гену и показывала ему свое презрение.

Он приходил с букетами, иногда с конфетами, иногда – так. Мама сияла ему навстречу, как подсолнух за бабушкиным домом в деревне Половинки.

Чем ярче светилась мама, тем резче и злее относилась к Геннадию Оля.

Вот он ест винегрет и хвалит маму:

– Какой вкусный, остренький. Ты уютная женщина.

А Оля шипит про себя: «Так бы и вырвала у тебя, дяденька-жених, тарелку с винегретом. Остренький, главное дело! Нахлобучить бы тебе эту тарелку на лысину». Лысины у жениха нет. И никакую тарелку у него не выхватишь – мама бдительно поглядывает. А передничек у мамы новенький, синий – к глазам.

Однажды Оля сказала Агате:

– У моей мамы появился жених.

– Успех, – хмыкнула Агата, – будешь звать его папой?

– Еще чего. Я ненавижу этого человека. Вчера выхватила у него из рук тарелку с винегретом.

Подошла Варвара:

– У кого выхватила тарелку? Зачем?

– Чтобы знал, – Оля мстительно сопела.

– У нее мамаша влюбилась, – Сфинкс жевала коржик из буфета, невкусный, но она ела аппетитно, – вот Оля и психует. А я никогда из-за родителей не парюсь – у них своя жизнь, у меня – своя.

– «Своя», главное дело. Попробуй жить своей жизнью, когда этот жених каждый день у тебя в доме. И мама скачет от счастья, как Аллочка Персикова из первого класса. А он трясет бородой и мотается ко мне: «Не пей холодное молоко, горло заболит». Перед мамой выпендривается.

– А она? У них взаимность? – Надя-Сфинкс, как все девчонки, больше всего на свете интересуется любовными историями. – Старые тоже влюбляются.

– У мамы не поймешь. Она хочет выйти замуж, а любит-не любит – сама, кажется, не знает.

– Какая же она старая?

– Ей тридцать пять! Молодая, что ли?

– У нее, может быть, последняя надежда, – Агате жалко Олину маму, пожилую женщину, у которой хотят отнять последний шанс.

– О женихах думать уже некрасиво, – ни к селу ни к городу заявила Варвара, – возраст надо помнить.

– Нам рано, – смеется Агата, – им – поздно. Не думать о любви тоже дикость. Правда, девочки?

Тут все согласились, но решили дружно: двенадцать лет – возраст для любви самый подходящий. Прошел мимо Леха, стукнул Агату по спине довольно крепко и, не обернувшись, удалился.