Но серьезное и успешное усердие императора мало-помалу установило равновесие между собственностью и налогами, между доходами и расходами; для каждой отрасли государственного управления был назначен особый источник доходов, и твердо установленная система обеспечила и интересы монарха, и собственность народа. Уменьшив роскошь императорского стола, Василий назначил доходы с двух родовых имений на то, чтобы в его дворце был приличный достаток; налоги, собиравшиеся с его подданных, употреблялись на их защиту, а все, что оставалось, шло на украшение столицы и провинций. Хотя склонность к постройкам обходится дорого, она может быть в некоторых случаях похвальной и может находить много мотивов для своего оправдания; она возбуждает предприимчивость, поощряет искусства и в некоторой мере доставляет обществу пользу или удовольствие; польза большой дороги, водопровода или госпиталя очевидна и бесспорна, а сотня церквей, воздвигнутых по приказанию Василия, удовлетворяла благочестие того времени. В качестве верховного судьи Василий был и рачителен, и беспристрастен; он старался спасать виновных, но и не боялся карать их; кто угнетал народ, тот подвергался строгим наказаниям, но личные враги императора, прощать которых было бы небезопасно, лишались зрения и должны были проводить остальную жизнь в уединении и в покаянии. Перемены, происшедшие и в языке, и в нравах, требовали пересмотра устарелой Юстиниановой юриспруденции: объемистые тома его Институций, Пандектов, Кодекса и Новелл были переделаны на греческий язык под сорока титулами, и исправленные и дополненные сыном и внуком императора “Василики” должны считаться за самобытное произведение основателя их династии. Этому славному царствованию положило конец несчастье, случившееся на охоте. Рассвирепевший олень зацепил своими рогами за перевязь императора и стащил его с лошади; Василия спас один из его служителей, обрезавший перевязь и убивший зверя; но от падения или от лихорадки силы престарелого монарха истощились, и он испустил дух во дворце среди плача и своих родственников, и своих подданных. Если правда, что он приказал отрубить голову верному служителю, осмелившемуся занести свой меч над особой своего государя, то следует полагать, что гордость деспота, которую он сдерживал в течение своей жизни, ожила в нем в последние минуты, когда уже не оставалось никакой надежды и когда он уже не нуждался в общественном мнении или уже не придавал ему никакого значения.

Из четырех сыновей императора старший, называвшийся Константином, умер прежде своего отца, который нашел утешение для своей скорби и для своего легковерия в лести наглого лицемера и в мнимом видении. Младший из его сыновей, по имени Стефан, удовольствовался почестями патриарха и святого; двое остальных, Лев и Александр, были возведены в императорское звание, но правительственная власть находилась в руках одного старшего брата. Имя Льва VI было украшено прозвищем Философа, а сочетание достоинств монарха с достоинствами мудреца, дарований практического деятеля с дарованиями философа действительно могло бы считаться за высшее совершенство человеческой натуры. Но Лев едва ли имел право заявлять притязания на такие идеальные превосходства. Подчинял ли он свои страсти и влечения верховенству разума? Он провел свою жизнь в роскоши дворца и в обществе своих жен и наложниц, и даже милосердие, которое он иногда выказывал, и мир, который он старался поддерживать, должны быть приписаны мягкости и беспечности его характера. Умел ли он одерживать верх над своими собственными предрассудками и над предрассудками своих подданных? Его ум был заражен самыми ребяческими суевериями; своими законами он поддерживал влияние духовенства и заблуждения народа, а его прорицания, разоблачавшие пророческим слогом будущие судьбы империи, были основаны на астрологии и на ворожбе. Если бы мы стали доискиваться, почему этому императору было дано прозвание Философа, то мы не нашли бы никакой другой причины, кроме той, что сын Василия был менее несведущ, чем большая часть его современников, и из среды духовенства, и из среды мирян, что его воспитанием руководил ученый Фотий и что им было написано или было издано под его именем несколько сочинений по разным научным предметам как светского, так и духовного содержания. Но его репутация как философа и как человека религиозного была поколеблена пороками семьянина — частыми бракосочетаниями. Первоначальное понятие о достоинстве и святости безбрачия проповедовалось монахами и было усвоено греками. Брак дозволялся как необходимое средство для размножения человеческого рода; после смерти одного из супругов тот, который оставался в живых, мог удовлетворить слабость своей плоти или ее силу вторичным браком; но третий брак считался за нечто вроде легального прелюбодеяния, а четвертый был бы таким грехом или скандалом, которому еще не было примера между восточными христианами.

Сам Лев уничтожил в начале своего царствования легальное положение наложниц и осудил третий брак, не отменяя его; но его патриотизм и любовная привязанность скоро довели его до того, что он нарушил изданные им самим законы и подверг самого себя той епитимье, которую налагал в подобных случаях на своих подданных. От своих первых трех жен он не имел детей; но императору была нужна подруга, а империи был нужен законный наследник. Красавица Зоя была введена во дворец в качестве наложницы, а когда ее плодовитость была доказана рождением сына Константина, ее любовник объявил, что намерен дать и матери, и ребенку законные права путем четвертого бракосочетания. Но патриарх отказал ему в своем благословении, согласился окрестить новорожденного принца лишь с условием, чтобы император отослал свою любовницу, а когда данное обещание не было исполнено, исключил супруга Зои из общества верующих. Ничто не могло сломить упорства монаха — ни угроза ссылки, ни отказ в повиновении со стороны его собратьев, ни авторитет латинской церкви, ни опасение, что престол или вовсе останется без наследника, или сделается предметом спора между претендентами. После смерти Льва его возвратили из ссылки и снова возвели в прежние должности по гражданскому и по церковному управлению, а изданный от имени Константина декрет, признававший заключение четвертого брака за скандал, наложил пятно на его собственное происхождение.

На греческом языке пурпур и порфир называются одним и тем же словом, а так как в природе цвета не изменяются, то мы можем отсюда заключить, что тирская краска, в которую окрашивались у древних пурпуровые мантии, была темнокрасного цвета. В византийском дворце одна комната была обложена порфиром; она предназначалась для беременных императриц, а в знак того, что родившиеся там дети были царской крови, их называли Порфирородными, или родившимися в пурпуре. Многие из римских императоров были осчастливлены рождением наследника, но это название было впервые дано Константину VII. Его жизнь длилась столько же, сколько его номинальное царствование; но из прожитых им пятидесяти четырех лет шесть протекли до смерти его отца, а в течение остальных сын Льва или добровольно, или поневоле находился под властью тех, кто пользовался его слабостью или злоупотреблял его доверием. Его дядя Александр, уже давно носивший титул Августа, был первым соправителем и руководителем юного монарха; но, быстро пробегая карьеру пороков и безрассудств, брат Льва мог соперничать с репутацией Михаила, а перед тем, как его застигла смерть, он намеревался оскопить своего племянника и отдать империю в руки недостойного фаворита. В следующие годы своего несовершеннолетия Константин находился под властью своей матери Зои и совета из семи регентов, которые преследовали свои личные цели, удовлетворяли свои страсти, не заботились о государстве, выживали друг друга и окончательно исчезли при появлении воина. Из низкого звания Роман Лекапин возвысился до командования морскими силами и среди господствовавшей с ту пору анархии заслужил или, по меньшей мере, снискал общее уважение. С победоносным и преданным ему флотом он отплыл из устьев Дуная к константинопольскому порту и был приветствован как спаситель народа и как опекун монарха. Его высокой должности было первоначально дано новое название отца императора; но Роман скоро стал гнушаться зависимой властью в этом ранге и присвоил себе, вместе с титулами Цезаря и Августа, вполне самостоятельную верховную власть, которую удержал в своих руках в течение почти двадцати пяти лет. Его три сына, Христофор, Стефан и Константин, были один вслед за другим удостоены таких же почетных отличий, и законный император был низведен в этой коллегии монархов с первого ранга на пятый. Однако он имел основание быть довольным и своей счастливой судьбой, и милосердием узурпатора, так как его не лишили ни жизни, ни престола. Примеры и из древней, и из новой истории могли бы служить оправданием для честолюбия Романа; в его власти были и силы империи, и ее законы; незаконное рождение Константина могло бы послужить предлогом для его устранения, и сын наложницы мог бы быть похоронен или в могиле, или в монастыре. Но Лекапин, по-видимому, не имел ни добродетелей, ни пороков тирана. Мужество и деятельность, которые он проявлял будучи частным человеком, испарились от блеска верховной власти, и среди своих безнравственных наслаждений он не имел времени заботиться о безопасности как государства, так и собственного семейства. Будучи кроткого и набожного нрава, он уважал святость клятв, невинность юноши, память его родителей и привязанность народа. Склонность Константина к занятиям и его уединенная жизнь обезоруживали соперничество из-за власти: книги и музыка, перо и кисть служили для него постоянным источником наслаждений, а если он действительно мог увеличивать свое скромное жалованье продажей своих картин и если имя артиста не возвышало их цены, то следует полагать, что он обладал таким талантом, какой для немногих монархов мог бы служить ресурсом в эпоху невзгод.

Причиной падения Романа были и его собственные пороки, и пороки его детей. После смерти его старшего сына Христофора двое оставшихся в живых его сыновей стали ссориться между собой, а затем составили заговор против своего отца. В полдень, когда никого из посторонних не пускали во дворец, они вошли в его комнату с вооруженными людьми и, надев на него монашеское платье, отправили его на один из небольших островков Пропонтиды, где поселилась какая-то религиозная община. Слух об этом внутреннем перевороте возбудил смятение в столице; но предметом общих забот был один Порфирородный, так как он один был настоящим и законным императором, и сыновья Лекапина узнали из позднего опыта, что они совершили преступное и опасное дело на пользу их соперника. Их сестра Елена, которая была женой Константина, обнаружила или заподозрила их изменнический замысел убить ее мужа за императорским банкетом. Это встревожило его приверженцев, и оба узурпатора были схвачены, лишены императорского звания и отправлены морем на тот самый остров и в тот самый монастырь, куда они незадолго перед тем засадили своего отца. Престарелый Роман встретил их на берегу с саркастической улыбкой и, попрекнув их за безрассудство и неблагодарность, поровну разделил со своими бывшими соправителями воду и овощи, составлявшие его обед. На сороковом году своего царствования Константин VII сделался властелином восточного мира, которым он управлял или делал вид, будто управлял, в течение почти пятнадцати лет. Но у него не было в характере той энергии, которая влечет к предприимчивости и к славе, а те занятия, которые развлекали и облагораживали его досуг, были несовместимы с важными обязанностями монарха. Пренебрегая делами управления на практике, император знакомил своего сына Романа с их теорией, а в то время, как он предавался своей привычке к невоздержанности и к лености, бразды правления перешли из его рук в руки его жены Елены, которая была так своенравна и непостоянна в своем милостивом расположении, что заставляла жалеть о всяком уволенном ею чиновнике, так как обыкновенно заменяла его еще более недостойным преемником. Тем не менее греки любили Константина за его происхождение и за его несчастья; они извиняли ему его недостатки; они уважали его ученость, невинность, милосердие и любовь к справедливости, а на церемонию его похорон наложили отпечаток грусти непритворные слезы его подданных. Согласно старинному обыкновению, его тело было положено на парадном одре при входе во дворец, а гражданские и военные чины, патриции, Сенаторы и духовенство поочередно преклоняли колена перед бездыханным трупом своего государя и целовали его. Перед тем, как процессия двинулась к месту погребения, глашатай громко произнес страшные слова: “Встань, Царь земной и иди на призыв Царя Царей!”

Смерть Константина приписывали отравлению, а его сын, названный в честь своего деда по матери Романом, вступил на константинопольский престол. Монарх, который в двадцатилетием возрасте уже мог быть заподозрен в том, что ускорил открытие отцовского наследства, не мог пользоваться общим уважением; впрочем, Роман был скорее слаб, чем порочен, и главную долю ответственности за его преступление общественное мнение возлагало на его жену Феофану, которая, будучи низкого происхождения, отличалась несвойственной женщинам отвагой и гнусностью своего нрава. Сыну Константина не были знакомы ни влечение к славе, ни желание общей пользы, которые служат настоящим источником наслаждений для монархов, и в то время, как два его брата, Никифор и Лев, одерживали победы над сарацинами, император проводил в неутомимой праздности те часы, которые он должен бы был посвящать своему народу. Утром он посещал цирк; в полдень он угощал Сенаторов; послеобеденные часы он проводил большей частью в sphoeristerium’e, или в месте, устроенном для игры в мяч, которое было единственным театром его побед; оттуда он переезжал на азиатский берег Боспора, занимался охотой, убивал четырех громадных кабанов и возвращался во дворец довольный понесенными в течение дня трудами. Физической силой и красотой он выделялся между своими сверстниками: он был высокого роста и держался прямо, как молодой кипарис; его лицо было красиво и румяно; у него были блестящие глаза, широкие плечи и длинный орлиный нос. Однако даже таких достоинств не было достаточно для того, чтобы упрочить привязанность Феофаны, и после четырехлетнего царствования она составила для своего мужа такой же губительный напиток, какой приготовила для его отца.

От своего брака с этой гнусной женщиной Роман имел двух сыновей, Василия II и Константина VIII, и двух дочерей, Феофану и Анну. Старшая из двух сестер была выдана замуж за западного императора Оттона II; младшая сделалась женой просветителя России, великого князя Владимира, а благодаря тому, что ее внучка была в супружестве за королем Франции Генрихом I, кровь Македонской династии и, быть может, кровь Аршакидов до сих пор течет в жилах Бурбонов. После смерти своего супруга императрица пожелала царствовать от имени своих сыновей, из которых старшему было пять лет, а младшему только два года; но она скоро поняла, как непрочен престол, у которого не было другой опоры, кроме женщины, которую нельзя было уважать, и двух детей, которых нельзя было бояться. Феофана стала искать вокруг себя покровителя и бросилась в объятия самого храброго из воинов; у нее было широкое сердце, но судя по уродливой наружности ее нового фаворита, можно с полной уверенностью полагать, что интерес был мотивом и оправданием этой любовной связи. Никифор Фока соединял, по общему мнению, двойное достоинство героя и святого. В качестве героя он обладал неподдельными и блестящими дарованиями; он происходил от предков, прославившихся своими воинскими подвигами, сам отличался и мужеством воина, и искусством военачальника на всех должностях и во всех провинциях и незадолго перед тем был увенчан лаврами за важное завоевание острова Крит. Его религия была более сомнительного свойства; его власяница, его посты, его благочестивый склад речи и его желание удалиться от мирской суеты служили приличной маской для его скрытого и опасного честолюбия. Однако он успел обворожить святого патриарха, влиянию которого он был обязан тем, что декрет Сената возложил на него безусловное и самостоятельное командование восточными армиями на все время малолетства молодых кесарисов. Лишь только он уверился в преданности начальников и солдат, он смело двинулся на Константинополь, сломил сопротивление своих врагов, публично сознался в своем тайном соглашении с императрицей и, не посягая на положение сыновей Феофаны, присвоил себе вместе с титулом Августа первенство ранга и все права верховной власти. Но на его бракосочетание с Феофаной не соглашался тот самый патриарх, который возложил на его голову корону; своим вторичным бракосочетанием он подвергал себя на целый год церковному покаянию; духовное родство считалось препятствием для совершения брачной церемонии, и пришлось прибегнуть к разным уловкам и к клятвопреступлению для того, чтобы успокоить встревоженную совесть духовенства и народа. Свою популярность император утратил под пурпуровой мантией: в свое шестилетнее царствование он навлек на себя ненависть и иностранцев, и своих подданных, и в нем ожили лицемерие и скупость первого Никифора. Что касается лицемерия, я никогда не буду его оправдывать или извинять; но я позволю себе заметить, что скупость есть тот отвратительный порок, в котором нередко винят с чрезмерной опрометчивостью и который порицают с чрезмерной строгостью. Когда дело идет о частном человеке, мы в большинстве случаев постановляем наш приговор, не позаботившись предварительно собрать точные сведения о его состоянии и о расходах; а со стороны того, кому вверено государственное казнохранилище, бережливость есть всегда добродетель, а увеличение налогов нередко бывает неизбежной необходимостью. Никифор выказал свое великодушие в том, какое он сделал употребление из доходов со своих наследственных имений, а государственные доходы он употреблял лишь на нужды государства; каждой весной император лично выступал в поход против сарацин, и каждый римлянин, мог рассчитать, как собранные с него налоги были израсходованы на триумфы, на завоевания и на охрану восточной границы.

В числе воинов, содействовавших возвышению Никифора и служивших под его знаменем, находился один знатный и храбрый армянин, заслуживший и получивший самые блестящие награды. Рост Иоанна Цимисхия был ниже среднего; но в этом маленьком теле, одаренном физической силой и красотой, таилась геройская душа. Он внушал зависть брату императора и вследствие того был низведен с должности командующего восточной армией на должность комита почт, а за то, что осмелился на это роптать, был наказан опалой и ссылкой. Но Цимисхий принадлежал к числу многочисленных любовников императрицы: по ее ходатайству ему позволили жить в Халкидоне, вблизи от столицы; он отблагодарил ее за это одолжение тем, что втайне приходил к ней во дворец на любовные свидания, и Феофана охотно согласилась на убийство невзрачного и скаредного мужа. Несколько смелых и вполне ей преданных заговорщиков спрятались в одном из самых секретных ее апартаментов; в темную зимнюю ночь Цимисхий сел со своими главными сообщниками в небольшую шлюпку, переправился через Боспор, высадился подле входа во дворец и без всякого шума взобрался по веревочной лестнице, которую ему бросили состоявшие при императрице женщины. Ни собственные подозрения, ни предостережения друзей, ни запоздалая помощь его брата Льва, ни укрепления, которыми он окружил себя внутри дворца, ничто не могло спасти Никифора от домашнего врага, который одним своим словом растворял все двери перед убийцами. Император, спавший на полу на медвежьей шкуре, пробудился при их шумном вторжении в его комнату, и перед его глазами засверкали тридцать кинжалов. Нет основания полагать, что Цимисхий омочил свои руки в крови своего государя; но он безжалостно наслаждался зрелищем своего мщения. Убийство замедлилось вследствие того, что императора подвергали оскорблениям и истязаниям; но лишь только народу показали из окна голову Никифора, смятение стихло и армянин был провозглашен восточным императором. В день его коронования неустрашимый патриарх остановил его у входа в Софийский собор, объявил ему, что на его совести лежат измена и убийство, и потребовал, чтобы в доказательство своего раскаяния он разлучился со своей сообщницей, которая была еще более его преступна. Эта выходка апостольского усердия не могла быть неприятна для монарха, так как он не мог питать ни любви, ни уважения к женщине, столько раз нарушавшей самые священные обязательства, и Феофана, вместо того чтобы разделить счастливую судьбу нового императора, была с позором удалена и от его постели, и из его дворца. На прощанье она проявила неистовую и бессильную ярость, обвиняла своего любовника в неблагодарности, оскорбляла на словах и била своего сына Василия, стоявшего с безмолвной покорностью перед своим старшим соправителем, и созналась в своих собственных прелюбодеяниях, объявив этого сына незаконнорожденным. Общее негодование удовлетворилось ссылкой Феофаны и наказанием самых незнатных ее сообщников; Цимисхию простили смерть непопулярного монарха, а блеск его добродетелей изгладил воспоминание о его преступлении. Его расточительность, быть может, была менее полезна для государства, чем скупость Никифора; но его приветливость и великодушие пленяли всякого, кто имел к нему доступ, и он шел по стопам своего предшественника только по пути к победе. Он провел большую часть своего царствования в лагерях и на войне, выказал свое личное мужество и свою предприимчивость на Дунае и на Тигре, когда-то служивших границами для римского мира, а своими победами над русскими и над сарацинами заслужил название спасителя империи и завоевателя Востока. Возвращаясь в последний раз из Сирии, он заметил, что самые плодоносные земли в его новых провинциях принадлежали евнухам. “Разве для них,— воскликнул он с благородным негодованием,— мы сражались и побеждали? Разве для них мы проливали нашу кровь и истощали сокровища нашего народа?” Эти сетования долетели до дворца, и смерть Цимисхия носит на себе сильные признаки отравления.