Жизнь императора Алексея была описана его любимой дочерью, которая вдохновлялась нежной привязанностью к отцу и похвальным желанием увековечить воспоминание о его добродетелях. Сознавая, что читатели не могут полагаться на ее беспристрастие, царевна Анна Комнина неоднократно заявляет, что помимо фактов, происходивших перед ее глазами, она справлялась с речами и с сочинениями самых почтенных ветеранов, что после тридцатилетнего промежутка времени никому нет до нее дела, и ей самой ни до кого нет дела, и потому она недоступна в своем печальном уединении ни для надежд, ни для опасений, и что истина, голая, ничем не прикрашенная истина ей более дорога и священна, нежели память ее отца. Однако вместо безыскусственности слога и рассказа, способной внушить нам доверие, мы усматриваем на каждой странице то усиленное старание выказать ораторское красноречие и ученость, в котором обнаруживается тщеславие женщины-писательницы. Настоящий характер Алексея совершенно теряется в ослепительном блеске его добродетелей, а рассказ, целиком написанный в тоне панегирика и апологии, возбуждает в нас недоверие и заставляет нас сомневаться как в правдивости историка, так и в достоинствах героя. Впрочем, мы не можем не согласиться с ее справедливым и важным замечанием, что смуты того времени были и несчастьем, и славой Алексея и что справедливость небес и пороки его предшественников обрушили на его царствование все бедствия, каким может подвергаться разрушающаяся империя. На Востоке победоносные турки распространили от пределов Персии до берегов Геллеспонта владычество Корана и полумесяца; Запад страдал от отважной предприимчивости норманнов, а в промежутки спокойствия Дунай приносил новые толпы варваров, приобретших в знании военного дела все то, что они утратили от смягчения нравов. Приходилось бороться не только на суше, но и на море, а в то время, как явные враги нападали на границы империи, тайная измена и заговоры нарушали внутреннее спокойствие дворца. Латины внезапно развернули знамя Креста: Европа устремилась на Азию, и этот яростный поток едва не поглотил Константинополя. Среди этой бури Алексей управлял кормилом империи с искусством и с мужеством. Во главе своих армий он проявлял отвагу в своих предприятиях, искусство в употреблении военных хитростей и терпеливость в своих тяжелых трудах; он умел пользоваться всякой удачей и заглаживал неудачи с неистощимой энергией. Он восстановил в лагерях дисциплину и создал своим примером и своими указаниями новое поколение мужчин и воинов. В своих сношениях с латинами Алексей выказал и терпение, и искусство; его прозорливый ум проник в сущность новых идей, которые господствовали среди вовсе ему не знакомых европейских народов, и я впоследствии опишу замечательную политическую ловкость, с которой он противодействовал интересам и страстям подвижников первого крестового похода. В продолжительное тридцатисемилетнее царствование он заглушил и простил зависть своих сверстников; он восстановил законы, обеспечивавшие и внутренний порядок, и права частных лиц; при нем процветали и искусства, которые питаются роскошью, и науки; пределы империи расширились и в Европе, и в Азии, и скипетр Комнина переходил к его потомкам до третьего и до четвертого поколения. Однако трудности, с которыми ему приходилось бороться, обнаружили некоторые недостатки в его характере и навлекли на его память более или менее основательные обвинения.

На устах читателя, вероятно, вызовут улыбку похвалы, которые так часто расточала спасавшемуся бегством герою его дочь; проистекавшие от его затруднительного положения слабость и осторожность могли бы быть приняты за недостаток личного мужества, а его политические уловки латины заклеймили названиями лжи и притворства. Множество принадлежавших к его семейству лиц обоего пола служили украшением для его трона и обеспечивали наследственность престола, но их царственная роскошь и гордость возмущали патрициев, истощали государственную казну и оскорбляли народную нищету. Анна может служить надежной свидетельницей того, что государственные заботы отравили его жизнь и разрушили его здоровье; жители Константинополя были утомлены продолжительностью и суровостью его владычества, и прежде, чем он кончил жизнь, он утратил и любовь, и уважение своих подданных. Духовенство не могло простить его за то, что он употреблял церковные сокровища на защиту государства; но оно хвалило его за богословские познания и за пылкое усердие к православию, которое он отстаивал и своим красноречием, и своим пером, и своим мечом. Его характер запятнало суеверие греков, и со свойственной человеческой натуре непоследовательностью император, руководствуясь одним и тем же принципом, основал госпиталь для бедных и убогих и осудил на казнь еретика, который был сожжен живым на площади перед Софийским собором. Даже искренность его нравственных и религиозных добродетелей была заподозрена такими людьми, которые провели свою жизнь в самой близкой с ним интимности. В последние часы его жизни, когда его жена Ирина упрашивала его изменить порядок престолонаследования, он приподнял свою голову и со вздохом вымолвил какое-то благочестивое замечание о мирской суете. Гневное возражение императрицы могло бы служить эпитафией для его гробницы: “Вы умираете точно так же, как вы жили,— лицемером!”

Ирина желала устранить от престола старшего из своих сыновей в пользу своей дочери, кесарисы Анны, которая, несмотря на свою склонность к философии, не отказалась бы обременить свою голову диадемой. Но друзья своего отечества вступились за права мужской линии; законный наследник снял императорскую печать с пальца своего отца, который или не заметил этого поступка, или одобрил его, и империя подчинилась тому, кто сделался хозяином во дворце. Движимая честолюбием и жаждой мщения, Анна Комнина составила заговор против жизни своего брата, а когда опасения или угрызения совести ее мужа расстроили ее замысел, она с негодованием воскликнула, что натура ошиблась в распределении полов и вложила в Бриенния душу женщины. Два сына Алексея, Иоанн и Исаак, сохранили между собой то братское согласие, которое было наследственной добродетелью их рода, а их младший брат удовольствовался титулом Севастократора, который ставил его почти на одну ногу с императором, но не давал ему никакой доли верховной власти. В одном и том же лице, к счастью, соединились и права первородства, и личные достоинства. За смуглый цвет тела, грубые черты лица и небольшой рост императору дали ироническое прозвище Calo-Iohannes, или Иоанна Красивого, которое было впоследствии отнесено его признательными подданными к его прекрасным душевным качествам. После того как был открыт заговор Анны, и ее жизнь, и ее состояние должны были отвечать перед законом за ее преступление. Из милосердия император пощадил ее жизнь; но, осмотрев роскошь и сокровища ее дворца, приказал конфисковать эти богатства в пользу самого достойного из своих друзей. Этот почтенный друг — бывший раб и турецкий уроженец Аксух — осмелился отклонить этот подарок и ходатайствовать за преступницу; его великодушный повелитель одобрил и принял за образец благородство своего любимца, и наказание виновной кесарисы ограничилось упреками и сетованиями оскорбленного брата. С тех пор его царствование ни разу не было обеспокоено заговором или мятежом; умевший внушать знати страх, а народу любовь, Иоанн ни разу не был доведен до печальной необходимости наказывать или даже прощать своих личных врагов. В его двадцатипятилетнее управление смертная казнь была отменена в Римской империи; это был закон милосердия, в высшей степени приятный для гуманистов-теоретиков, но едва ли совместимый на практике с требованиями общественной безопасности в обширном и зараженном пороками государственном теле. Будучи строгим к самому себе и снисходительным к другим, Иоанн был целомудрен и воздержан, и даже философ Марк Аврелий не пренебрег бы безыскусственными доблестями своего преемника, истекавшими из его сердца, а не заимствованными из школ. Он презирал и умерял пышное великолепие византийского двора, которое было так обременительно для народа и так презренно в глазах здравомыслящих людей. Под властью такого монарха невинности нечего было опасаться, а для личных достоинств было открыто самое широкое поприще; не принимая на себя тиранических обязанностей цензора, Иоанн ввел постепенное, но ясно заметное преобразование в общественных и семейных нравах Константинополя. Единственным недостатком этой безукоризненной личности была свойственная благородным людям слабость — любовь к военному делу и к военной славе. Однако для частых экспедиций Иоанна Красивого, по крайней мере в том, что касается их мотива, могла служить оправданием необходимость отразить турок от берегов Геллеспонта и Боспора. Владычествовавший в Иконии султан оказался запертым в своей столице; варвары были оттеснены к горам, и приморские азиатские провинции могли некоторое время наслаждаться тем, что освободились от их владычества. Император неоднократно проходил от Константинополя до Антиохии и Алеппо во главе своей победоносной армии, а во время осад и битв этой священной войны его латинские союзники были поражены необыкновенным мужеством и воинскими доблестями греков. В то время как он начинал предаваться честолюбивой надежде, что ему удастся восстановить старинные границы империи, и все свое внимание сосредоточивал на Евфрате и Тигре, на обладании Сирией и на завоевании Иерусалима, странная случайность положила конец и его жизни, и общественному благоденствию. Охотясь за кабаном в долине Аназарба, он направил свое копье в рассвирепевшего зверя; но во время борьбы из его колчана случайно выпала отравленная стрела; она слегка ранила его в руку и причинила гангрену, от которой прекратилась жизнь самого лучшего и самого великого из Комнинов.

Преждевременная смерть похитила двух старших сыновей Иоанна Красивого; из двух оставшихся в живых своих сыновей, Исаака и Мануила, он, из предусмотрительности или из привязанности, предпочел младшего, а предсмертный выбор монарха был одобрен солдатами, восхищавшимися мужеством его фаворита во время турецкой войны. Верный Аксух поспешил прибыть в столицу, отправил Исаака в окруженную почетом ссылку и подарком в двести фунтов серебра подкупил самых влиятельных членов духовенства Софийского собора, от которых зависело посвящение императоров. Вскоре вслед за тем Мануил прибыл в Константинополь со своими испытанными в боях и преданными войсками; его брат удовольствовался титулом Севастократора; его подданные восхищались высоким ростом и воинственной грацией своего нового государя и охотно внимали приятным уверениям, что с предприимчивостью и энергией юноши он соединял благоразумие зрелого возраста. Они узнали по опыту, что он унаследовал от отца только мужество и военные дарования, но что свои общественные добродетели покойный император унес вместе с собой в могилу. В течение своего тридцатисемилетнего царствования Мануил был непрерывно занят более или менее удачными войнами и с турками, и с христианами, и со степными племенами, жившими по ту сторону Дуная. Он воевал и в горах Тавра, и на равнинах Венгрии, и на берегах Италии и Египта, и на берегах Сицилии и Греции; путем переговоров он расширил свое влияние от Иерусалима до Рима и до России, и византийская монархия сделалась на некоторое время предметом уважения и страха для европейских и азиатских правителей. Воспитанный в восточной роскоши и на ступенях трона, Мануил был одарен таким железным темпераментом солдата, с которым можно поставить в уровень лишь темперамент английского короля Ричарда I и шведского короля Карла XII. Он обладал такой физическою силой и владел оружием с таким искусством, что Раймунд, прозванный антиохийским Геркулесом, не был в состоянии владеть копьем и щитом греческого императора. На одном знаменитом турнире он появился на арене верхом на горячем коне и с первого натиска вышиб из седла двух самых сильных итальянских рыцарей. Он был первым при нападении и последним при отступлении, и при виде его одинаково трепетали и его друзья, и его враги — первые за его личную безопасность, а вторые за свою собственную. Однажды, поставив в лесу засаду, он выехал в открытое поле в поисках какого-нибудь опасного приключения, имея при себе только своего брата и верного Аксуха, которые не хотели оставлять своего государя в одиночестве. Восемнадцать всадников были обращены в бегство после непродолжительной борьбы; но число неприятелей постоянно увеличивалось; высланное ему подкрепление двигалось медленно и боязливо и Мануил пробился сквозь эскадрон из пятисот турок, не получив ни одной раны. В одном сражении с венграми его вывело из терпения замешательство его войск; тогда он вырвал знамя из рук шедшего во главе колонны солдата, и первый, даже почти один, перешел через мост, отделявший его от неприятеля. В той же самой стране, переправив свою армию через Саву, он отослал назад гребные суда и приказал их начальнику, под страхом смертной казни, не мешать ему или победить, или умереть на неприятельской земле. Во время осады Корфу, взяв на буксир отбитую у неприятеля галеру, император стал на корме, выпрямившись во весь рост, и защищался от града стрел и камней широким щитом и развевавшимся от ветра парусом; но он не избежал бы неминуемой смерти, если-бы сицилийский адмирал не дал своим стрелкам приказания щадить в его лице героя.

Он, как рассказывают, собственноручно убил в один день сорок варваров и возвратился в лагерь, таща вслед за собой четырех пленных турок привязанными к кольцам его седла; он всегда был впереди всех, если дело шло о том, чтобы предложить или принять вызов на единоборство, и непобедимый Мануил или пронзал своим копьем, или рассекал своим мечом тех гигантских бойцов, которые осмеливались вступать с ним в борьбу. Рассказы о его подвигах, похожие на модель или на копию рыцарских романов, внушают основательное недоверие к правдивости греков. Я не намерен отстаивать их кредит из опасения утратить мой собственный; тем не менее я могу заметить, что в длинном ряду греческих летописей Мануил был единственный император, насчет которого рассказывались подобные преувеличения. С храбростью солдата он не соединял искусства или предусмотрительности полководца; его победы не привели ни к каким прочным или полезным завоеваниям, а лавры, которые он стяжал в войнах с Турками, поблекли во время его последней неудачной кампании, когда он погубил свою армию в горах Писидии и был обязан своим собственным спасением великодушию султана. Но самой странной чертой в характере Мануила были резкие переходы от деятельной жизни к лености, от физических лишений к изнеженности. На войне он как будто забывал, что есть мирная жизнь, а среди мира он, казалось, был неспособен к войне. Во время похода он спал и под солнечными лучами, и на снегу, доводил чрезвычайно длинными переходами и людей, и лошадей до изнеможения и весело разделял с солдатами их лишения или скромную пищу. Но лишь только он возвращался в Константинополь, он всецело предавался измышлениям и наслаждениям роскоши; расходы на его одежду, стол и содержание дворца превышали то, что тратилось на этот предмет его предшественниками, а летом он проводил в бездействии целые дни на прелестных островах Пропонтиды, наслаждаясь кровосмесительной любовной связью со своей племянницей Феодорой. Двойные расходы, которых требовали воинственные и безнравственные наклонности монарха, истощили государственную казну и были причиной увеличения налогов, а во время его последней неудачной войны с турками Мануилу пришлось выслушать горький упрек из уст одного доведенного до отчаяния солдата. Утоляя свою жажду из источника, император посетовал на то, что вода смешана с христианской кровью. “Уже не в первый раз,— раздался голос из толпы,— вы пьете, государь, кровь ваших христианских подданных”. Мануил Комнин был женат два раза: в первый раз на добродетельной германской принцессе Берте, или Ирине, во второй раз на прекрасной антиохийской принцессе Марии, которая была родом француженка или латинка. Единственная дочь от его первой жены была обещана венгерскому принцу Беле, воспитывавшемуся в Константинополе под именем Алексея, и если бы этот брак состоялся, римский скипетр мог бы перейти в род отважных и воинственных варваров. Но лишь только Мария Антиохийская родила сына и наследника престола, права, на которые мог рассчитывать Бела, уничтожились сами собой, и его лишили обещанной невесты; тогда венгерский принц снова принял свое прежнее имя, возвратился в наследственные владения своих предков и выказал такие доблести, которые могли возбуждать в греках и сожаления, и зависть. Сын Марии был назван Алексеем и, когда ему минуло десять лет, вступил на византийский престол после смерти отца, закончившей блестящую эпоху Комнинов.

Братское согласие между двумя сыновьями великого Алексея иногда омрачалось столкновениями их интересов и страстей. Движимый честолюбием, Исаак Севастократор бежал и поднял знамя мятежа; но твердость и милосердие Иоанна Красивого побудили его возвратиться. Предосудительные увлечения отца Трапезундских императоров Исаака были и кратковременны, и маловажны, но его старший сын Иоанн навсегда отказался от своей религии. Вследствие нанесенного ему дядей действительного или мнимого оскорбления он бежал из римского лагеря в турецкий; за его вероотступничество султан наградил его рукой своей дочери, титулом Хелеви, или высокорожденного, и предоставлением ему в наследственную собственность богатого поместья,— и Мухаммед II мог похвастаться, в пятнадцатом столетии, своим царственным происхождением от дома Комнинов. Младший брат Иоанна, сын Исаака и внук Алексея Комнина, Андроник был по своему характеру одной из самых выдающихся личностей того времени, а его невымышленные похождения могли бы служить сюжетом для очень оригинального романа. Чтобы оправдать любовь, которую питали к нему три особы царской крови, я должен заметить, что их счастливый возлюбленный был такого сложения, которое отвечало всем требованиям силы и красоты, и что недостаток более нежных достоинств вознаграждался мужественной физиономией, высоким ростом, атлетическими мускулами, наружностью и осанкой воина. То, что он сохранил в старости и здоровье, и физические силы, было наградой за его воздержанность и телесные упражнения. Кусок хлеба и стакан воды нередко составляли весь его ужин; если же он отведывал изжаренного его собственными руками кабана или оленя, то это было заслуженной наградой за утомительную охоту. Искусно владея оружием, он не был знаком с чувством страха; его убедительное красноречие умело приспосабливаться ко всякому положению и ко всякому характеру; в своем слоге, но не в своем образе действий он принимал за образец св.Павла, и какое бы он ни задумал дурное дело, у него было достаточно мужества, чтобы на все решиться, достаточно ума, чтобы все сообразить, и достаточно физической силы, чтобы все исполнить. После смерти императора Иоанна, еще будучи молодым человеком, он следовал за отступавшей римской армией; но во время перехода через Малую Азию он намеренно или случайно отправился бродить по горам; там его окружили турецкие охотники, и он волей или неволей пробыл некоторое время в плену у султана. Его добродетели и его пороки доставили ему милостивое расположение его двоюродного брата; он делил с Мануилом и опасности, и удовольствия, и в то время, как император открыто жил в кровосмесительной связи со своей племянницей Феодорой, Андроник соблазнил сестру Феодоры Евдокию. Эта последняя, отложив в сторону приличную ее полу и общественному положению скромность, гордилась названием его любовницы, и как во дворце, так и в лагере всякий мог видеть, что она и спала, и бодрствовала в объятиях своего возлюбленного. Она сопровождала его, когда он был назначен начальником войск в Киликии, которая была первым театром его мужества и неблагоразумия.

Он горячо вел осаду Мопсуестии: дни он проводил в самых отважных атаках, а ночи в пении и танцах, и труппа греческих комедиантов составляла самую любимую часть его свиты. Андроник был застигнут врасплох вылазкой бдительного врага; но в то время, как его войска в беспорядке спасались бегством, он своим непреодолимым копьем проложил себе путь сквозь самые густые ряды армян. Когда он возвратился в Македонию, в императорский лагерь, Мануил принял его при народе с ласковой улыбкой, а с глазу на глаз слегка упрекнул его; однако несчастному военачальнику были даны в виде награды или утешения герцогства Нэсс, Бранизеба и Кастория. Евдокия все еще повсюду следовала за ним; в полночь на их палатку внезапно напали ее разгневанные братья, горевшие нетерпением смыть его кровью ее позор; она советовала ему переодеться женщиной и спастись бегством; он не захотел следовать такому робкому совету, вскочил с постели, обнажил свой меч и проложил себе дорогу сквозь толпы убийц. Здесь-то он впервые обнаружил свою неблагодарность и свое вероломство; он вступил в изменнические переговоры с королем Венгерским и с императором Германским; он подошел с обнаженным мечом к императорской палатке в такое время, когда это посещение должно было навлечь на него подозрения; выдавая себя за латинского солдата, он сознался в своем намерении отомстить смертельному врагу и имел неосторожность похвастаться, что его быстрый конь спасет его от всякой беды. Император скрыл свои подозрения, но по окончании кампании Андроник был арестован и подвергнут строгому заключению в одной из башен константинопольского дворца.

Он провел в этом заключении более двенадцати лет, но из жажды деятельности и наслаждений постоянно искал средства вырваться на свободу. Однажды, погрузившись в задумчивость в своем уединении, он Заметил, что в углу его комнаты было несколько изломанных кирпичей; он стал мало-помалу расширять отверстие и наконец открыл темное и позабытое углубление. Он спрятался в этой яме вместе с остатками своих съестных припасов, положил кирпичи на прежнее место и старательно изгладил все следы, которые могли бы навести на открытие его убежища. В час обычного обхода сторожа были поражены безмолвием и пустотой его тюрьмы; они со стыдом и со страхом донесли о непонятном исчезновении арестанта. Немедленно было дано приказание запереть дворцовые и городские ворота; по провинциям были разосланы самые строгие предписания о задержании беглеца, а так как на его жену пало подозрение, что она из преданности к мужу способствовала его бегству, то ее приказали заключить в ту же башню. Когда наступила ночь, перед ней явилось привидение; она узнала в нем своего мужа; они разделили между собой съестные припасы, и рождение сына было последствием тайных свиданий, разгонявших скуку их тюремного заключения. При надзоре за женщиной бдительность сторожей мало-помалу ослабела, и узник действительно бежал, но был схвачен, привезен обратно в Константинополь и закован в двойные цепи. Наконец он нашел и благоприятную минуту, и средства для своего избавления. Бывший у него в услужении мальчик напоил сторожей допьяна и снял воском оттиск с тюремных ключей. Благодаря усердию друзей Андроник нашел на дне доставленной ему в тюрьму бочки точно такие же ключи и связку веревок. Он искусно и смело употребил в дело эти орудия своего избавления, отпер двери, спустился с башни, скрывался в течение целого дня в кустах, а когда наступила ночь, перелез через стену дворцового сада. Для него была приготовлена шлюпка; он посетил свой собственный дом, обнял своих детей, снял с себя цепи и, вскочив на быстроногого коня, понесся к берегам Дуная. В Анхиале, во Фракии, один неустрашимый приятель снабдил его лошадьми и деньгами; он переправился через реку, быстро переехал через Молдавские степи и Карпатские горы и уже был недалеко от города Галича, в Польской Руси, когда был захвачен отрядом валахов, которые решились отправить своего знатного пленника в Константинополь. Присутствие духа и на этот раз спасло его от опасности. Под предлогом физического расстройства он сошел ночью с лошади и получил позволение отойти в сторону; он воткнул в землю свою длинную палку, надел на эту палку свою шапку и верхнее платье и успел скрыться в лесу прежде, чем валахи разоблачили обман. Из Галича его с почетом препроводили в Киев, который был резиденцией русского Великого князя; хитрый грек скоро снискал уважение и доверие Ярослава; он умел приспосабливаться к нравам всех стран и поразил варваров своей физической силой и неустрашимостью, охотясь по лесам за лосями и медведями. Во время своего пребывания в этой северной стране он заслужил помилование от Мануила, искавшего союза с русским Великим князем для совокупного вторжения в Венгрию. Благодаря влиянию Андроника переговоры привели к желаемому результату; вслед за тем он заключил с императором частный договор, по которому с одной стороны была обещана неизменная преданность, а с другой было обещано забвение прошлого, и выступил во главе русской конницы от берегов Борисфена к берегам Дуная. Несмотря на свое гневное раздражение, Мануил постоянно питал сочувствие к воинственным наклонностям и к нравственной распущенности своего двоюродного брата и окончательно примирился с ним при взятии приступом Землина за то, что он выказал такую храбрость, которая уступала только храбрости самого императора.