Прошлогодняя синева
вернуться

Курдюмов Всеволод Валерианович
Шрифт:

Белладонна

Б. Рапгофу

В твой сад зачарованный, лунный Приду я усталый, влюбленный, Целуя с мольбою несмелой Мой белый Цветок белладонны. Незримые, нежные струны Звучат богомольно и сонно, Баюкают лунной сонатой Мой смятый Цветок белладонны. О том, что прекрасно и юно, Мне шепчет мой бред воспаленный. Целую цветок омертвелый, Мой белый Цветок белладонны. Июнь 1911

Гей вы, стрелы

Юрию Гернгросу

Гей, вы, стрелы-самострелы! Мой узорчатый шелом? Горе ль мне, что кудри белы Над насупленным челом. Было время — желтым шелком Вы шепталися с плечом. Вас ласкали тихомолком, Были сечи нипочем. Было время — разгорались Очи серые огнем, Нивы вражие топтались Верным дружкою-конем. Было время — у заставы Чтили чаркою вина; Выплывала, словно пава, Чужеземная княжна… Гей, вы, стрелы-самострелы! Мой узорчатый шелом! Горе ль мне, что кудри белы — Лихо вспомнить о былом. Июнь 1910

Дрема

«Родом из Азры» Шепчу в полусне. Красные астры Склонились ко мне. Где-то у храма Гаснут кресты… Тихо на мрамор Пали цветы. В темные ниши Полночь легла. Ниже, все ниже Шорох крыла. Смутный и Грешный Растаял, звеня. Кто-то так нежно Целует меня. Июль 1911

Смерть поэта

Жил поэт мечтой о Даме, Посвящая ей сонеты и терцины. В темной башне грезил вечерами, Рисовал на пестрых стеклах имя Черубины. Дама — та его не знала. Он встречал ее у храма, иногда и у фонтана. Раз во сне она его поцеловала. Он очнулся, сжег сонеты и в холодных волнах моря умер — утром рано. Февраль 1911

Чудный рыцарь

Людмиле Гольштейн

Чудный рыцарь, сорви мне фиалок, Темных, лиловых фиалок. Я люблю фиалки, сорванные рыцарем, Рыцаря, фиалок сорвавшего. Чудный рыцарь, приходи ко мне вечером, Душным, лунным вечером. Я люблю вечера, проведенные с моим рыцарем, Рыцаря, в вечер пришедшего. Чудный рыцарь, поцелуй мои руки, Мои тонкие, цепкие руки. Я люблю мои руки, поцелованные рыцарем, Рыцаря, мои руки поцеловавшего. Чудный рыцарь, ты уйдешь моей лаской отравленный, Насмерть отравленный. Я люблю мои ласки, вымоленные рыцарем, Рыцаря, отравленного моими ласками. Июль 1911

Молитвы Мадонне

2. «Усталый шелк стыдливой складкой…»

Усталый шелк стыдливой складкой Закрыл нетленность бледных плеч. Мои уста творят украдкой Молитвы желтых тонких свеч. Внемли молитве тонких свеч, Вуали стелющему дыму. На новый подвиг дай твой меч, Высокий посох — пилигриму. Венец терновый — пилигриму, В нем кровь — рубин твоих корон. Прославлю я, тобой хранимый, Червленый шелк твоих знамен. Целую шелк твоих знамен. На мне печать твоей печали, И мне открыт твой вечный трон, Твои безгневные скрижали. Март 1911

Продавец счастья

Е. Петровой

Худенький мальчик в рваной шапчонке, Смерти улыбка, взгляд онемел — Робко окликнул, кричит мне вдогонку: «Счастья купите… с утра я не ел». Милое счастье в измятом конверте, Странно доступно: кто хочет — берет. Худенький мальчик с улыбкою смерти Счастье продаст и умрет. Март 1911

«Чуть скрипнут двери в комнате соседней…»

Чуть скрипнут двери в комнате соседней, И я замру, надеясь — ты придешь. Во мне живут ночей минувших бредни, Порочных снов ликующая ложь. Я жду тебя в уснувший час вечерний, Когда небес погасли янтари. Я предпочту венцу любовных терний Кровавый пурпур радостной зари. Так мало слов сорвется с уст пьянящих, Смеяся, льнут они к моим устам И, жаля, жгут меня все чаще, чаще, Влекя мечту к неведомым крестам. Вчера я отвергал твои объятья, Сегодня жду как новый дивный дар, Читая в каждой беглой складке платья Тревожный зов запретных новых чар. Ведь мы одни в моей высокой башне, И сердце хочет новых, жутких драм. О, пусть в пыли, разбит кумир вчерашний, И сердца пусть поруган вечный храм! Июль 1910