Приятель только махнул рукой. С улицы донесся топот ног, громкие мужские голоса, и в следующую минуту в коридоре послышались торопливые шаги.

— Ну, дорогой мой философ, что ты сейчас будешь делать? — язвительно усмехнувшись, ротмистр отошел к окну. Дверь открылась, и в комнату чуть не бегом ворвался мужчина в унтер-офицерской форме.

— Господин штабс-капитан, третьей роты, первого батальона унтер Васильев, разрешите обратиться? — пулеметной очередью выпалил тот.

— Слушаю? — Муромцев удивленно взглянул на вбежавшего.

— Ваше благородие, как мы есть с вами земляки, милости прошу вашей… — продолжал «строчить» унтер.

— Какие земляки? — штабс-капитан недоуменно перевел взгляд на контрразведчика. — Что он несет?

— Ваше благородие, одного уезду мы, покойный отец мой вашего приказчика хорошо знал, лес для вашего батюшки заготавливали, — не унимался «земляк».

— Отставить, унтер, — выругавшись про себя, резко оборвал его Муромцев. — Докладывайте по делу и короче.

— Ваше благородие, — с новыми силами затараторил тот извиняющимся тоном. — Солдатики тут наши пошалили малость… ну, молодые, глупые, сами понимаете… Виноват, не досмотрел… Вы, сказывают, порешить их собираетесь?

— Ты что, их командир? — до Муромцева начал доходить смысл происходящего.

— Никак нет, ваше благородие, господин штабс-капитан. Племяш мой среди них случился… смилуйтесь Христа ради, — унтер покаянно опустил голову, глаза его повлажнели.

Только теперь до Муромцева дошел смысл язвительной реплики приятеля. А тот продолжал стоять, устремив взгляд в окно, с ироничной гримасой на лице. Еще раз выругавшись про себя, штабс-капитан буркнул:

— Ладно, давай сюда этого… своего племянника.

С криком «Сей момент!» унтер пулей выскочил из комнаты. Калачев, оторвавшись от окна, сделал шаг к Муромцеву.

— Вот такие вот дела, брат Алеша, — как-то сокрушенно выдохнул он. В частых их спорах о судьбе Отечества не раз иронично называл он приятеля именем персонажа своего любимого писателя Достоевского. «Сейчас он опять вспомнит свою любимую присказку из романа про братьев Карамазовых: «Доброте только вашей удивляюсь с нашим подлым народом»», — усмехнулся про себя Муромцев. Но в этот раз ротмистр избрал другое продолжение:

— Как говорится, есть философия, а есть жизнь наша…

Дать определение жизни он не успел. Дверь открылась, и в нее ввалился здоровенный детина в солдатской форме, подталкиваемый унтером.

— Вот, ваше благородие, они и есть, — отрапортовал он батальонному командиру. — Проси прощения, мерзавец!

Детина пьяно всхлипнул и забормотал:

— Так что прощеньица просим, ваше благородие, виноваты…

— Да он пьян, — брезгливо поморщился Муромцев. — Ты, дурак, зачем в погроме-то участвовал?

— Так жиды, ваше благородие, они ведь Расею продали…

Солдат продолжал бормотать что-то еще, но Муромцев его не слышал. В коридоре захлопали двери, затопали сапоги, и в комнату стремительно влетел корнет Трубецкой. Вид его поразил Муромцева. Внимательно следящего за своим внешним видом даже в условиях боевых действий, всегда подчеркнуто строго соблюдающего субординацию в общении со старшими себя по званию, этого мальчика-аристократа было не узнать. Фуражка на голове готова была упасть, лицо пылало, а глаза, казалось, вобрали в себя всю ненависть, скопившуюся в этом городе и возле него: белых в отношении красных, красных в отношении белых, населения в отношении и тех и других… Подбежав к детине, корнет рванул из кобуры наган.

— Ты, скотина, живодер поганый, нелюдь, — закричал он срывающимся фальцетом. Фуражка наконец свалилась на пол, но он не обратил на это никакого внимания. — Да я тебя без суда, на месте… как бешеного пса!

Неизвестно, что бы произошло в следующее мгновение, если бы не ротмистр Калачев. В долю секунды, прыжком, он оказался около корнета и перехватил его руку с наганом. Пуля ударила в потолок.

— Отставить, корнет, — рявкнул контрразведчик и ловко вывернул его руку. Наган с глухим стуком упал на пол.

— Зачем, зачем вы мне помешали? — истерично выкрикнул юноша и в голос зарыдал. — Таким гадам не место на земле… он женщину с детишками штыком!

Муромцев приказал вестовому подать воды. Как только ротмистр и вестовой взялись приводить Трубецкого в чувство, штабс-капитан шагнул к солдату. Тот все это время, глупо улыбаясь и покачиваясь, стоял, не обращая ни малейшего внимания на происходящее вокруг.

— За что же ты их? — сдавленным голосом спросил Муромцев.