— Кварталы перекрыты. Как куда в сторону, так стреляют. А сюда… пропустили.

— Облава, значит… — Андрей отпустил и быстро оглядел Эркина с головы до ног. — Ты как, целый?

— Целый, — Эркин наконец справился с дыханием.

— Заплатил тебе, ну, беляк тот, за работу? — спросил Арч.

— Целым ушёл, чего ж ещё? — хмыкнул Андрей. — Так, что ли?

— Так, — кивнул Эркин, понимая, что распространяться об их беседе не стоит. — А вы как?

— С рынка не выпускают, если только с беляком и под мешком.

— Хреново.

И вдруг… крики, ругань, выстрелы.

Свора ворвалась на рынок, размахивая палками и… плетьми?! Да, да что же это?!

— На торг, скоты, на торг. На сортировку, черномазые!

Хохот, чей-то крик боли.

Они невольно отступали, теснились друг к другу. Подбегали бродившие по рынку в поисках работы.

Хохочущие орущие рожи, свист рассекаемого палками и плетьми воздуха. Эркин сразу вспомнил весну, клетку… Женя, Алиса… И неожиданно спокойный голос. Его самого, или Андрея, или ещё кого… Но кто-то громко и уверенно сказал:

— Не дамся. Бей свору!

И глухой низкий рёв десятков голосов, перекрывший хохот и крики юнцов в форме.

Эркин выхватил нож. Рядом блеснул нож Андрея. Ещё ножи… полетели камни. Бросившие товар, разбегающиеся и прячущиеся под прилавки торговцы. Мешанина остервенелых людей, падающие под ноги дерущихся раненые и убитые. И звонкий, прорезавший рёв и гул, крик:

— На прорыв! — и свист, и как на перегоне: — Пошёл, пошёл, пошё-ёл!

Глухой далёкий рёв бился в окна и стены их дома. Норма Джонс задёрнула портьеры на окнах и пожалела, что сразу после капитуляции сняла светомаскировочные шторы: тонкая истёртая временем ткань плохо защищала от кровавых отблесков. Неужели пожаров?

— Мама.

— Да, Джинни, я здесь.

— Что это, мама?

Норма заставила себя улыбнуться и в комнату дочери вошла с улыбкой.

— Ничего особого, Джинни, нас это не касается.

Джинни сидела в кресле с вышивкой в руках.

— Я же слышу, мама. Это опять? То же, что и зимой, да?

— Успокойся, Джинни. Может, тебе лучше прилечь?

— Нет, спасибо, мама, — Джинни улыбнулась матери. — Я посижу.

Норма ободряюще улыбнулась ей и вышла. Джинни не может забыть зиму. И тех… нелюдей, что так страшно надругались над ней. Её Джинни, умная, ласковая, весёлая девочка. Во что они превратили её. И вот опять… Это не петарды и не шутихи, настоящая стрельба. Лишь бы это миновало её дом.

Даша и Маша стояли у окна.

— Ты слышишь?

— Да. Там Андрюша…

— Молчи, — Маша нахмурилась. — С ним ничего не случится.

— Маша… ты… ты любишь его?

— А ты нет?

Даша вздохнула, потупилась.

— Пусть он сам решает.

Маша обняла сестру за плечи и тоже вздохнула.

— Девочки…

Они вздрогнули и обернулись.

— Доктор?

— Что случилось?

Доктор Рудерман в своём неизменном пальто со столь же неизменным докторским чемоданчиком стоял в дверях их комнатки. Они подбежали к нему.

— Что там?

— Вы были в городе?

— Что там такое, доктор?

Они перебивали друг друга, смешивая русские и английские слова.

— Девочки, — доктор Рудерман вошёл, плотно закрыл за собой дверь и заговорил по-русски. — В городе погром, резня. Запритесь и не выходите.

— А вы?

— Вы куда?

— Туда, — он улыбнулся. — Много раненых. Им нужна помощь.

— Мы с вами, — сразу сказала Маша.

— Да, доктор, — кивнула Даша. — Мы вам поможем.

Они стали быстро одеваться, одновременно обсуждая.

— Бинты, йод, вата…

— Надо попросить у Марджи.

— Из аптеки для цветных?

— Ну да.

— Я уже всё взял, — доктор Рудерман внимательно смотрел на них. — Это очень опасно.

— Не опаснее того, что с нами уже было, — тряхнула косичками Маша.

— А повязки? С крестами? — предложила Даша.

— Охранюги по ним и стреляли, — отрезала Маша. — Ты вспомни.

— Я помню, — вздохнула Даша и посмотрела на доктора. — Мы готовы.

Он осмотрел их. Из-под сдвинутых на левое ухо беретиков торчат рыжие косички, дешёвые серовато-зелёные — под цвет глаз подбирали наверное — курточки застёгнуты и туго затянуты поясами, брюки, сапожки… И сумки на длинных ручках через плечо. Сёстры милосердия… Доктор улыбнулся.