— Уже?

— Ложись на скамью. Мы сейчас тебя и намылим, и разотрём, и промнём.

Смаргивая с ресниц воду, Эркин прошлёпал к скамье и лёг на живот.

— Ну, держись парень.

Сильные умелые пальцы и ладони на спине, плечах, щиколотках, шее. Сколько их? Двое, трое? Ох, до чего же ловки. Не абы как, от души мнут.

— Давно мяли?

— Да летом, — выдохнул Эркин.

— Давай, на спину крутись.

Он перевернулся, привычно закинул руки за голову.

— Когда горел?

— В двадцать.

— Ого!

Над ним склоняется тёмное лицо, блестящее от воды, а может, и пота.

— И живой?

— А чем тебе это мешает?

Негр смеётся и говорит уже серьёзно:

— Мне двадцать четыре полных, вот и спрашиваю. Глаза закрой, лицо промну.

— Лицо потом, — вмешивается метис, разминавший ему ноги. — Когда промазывать будем. Сейчас окатим.

— Чего?! — Эркин приподнялся на локтях, но его тут же уложили обратно, и лавина воды обрушилась сверху так, что дыхание перехватило.

— Теперь на живот.

И опять.

— Утопите, черти! — вырвалось у него.

— Не бойсь. Не первый. Вставай.

Эркин слез со скамьи, встал и потянулся, сцепив руки на затылке, медленно выгнулся на арку и выпрямился, оглядел смеющиеся лица стоящих перед ним парней.

— Ох, спасибо, парни.

— За спасибо ты нам расскажешь лучше.

— Чего рассказать?

— Чего спросим. Пошли. Промажешься.

— И промазка есть?! — изумился Эркин.

— Покупаем, — ответил Крис, подталкивая его к выходу.

— Да, а шмотьё моё? — уже у двери вспомнил Эркин.

— Иди-иди, — засмеялся кто-то ещё. — Не пропадёт. Всё сделаем.

Пока он мылся, принесли из кастелянской больничные тапочки, халат, простыню и два больших полотенца, а от себя кучу тюбиков с кремами.

— Вытирайся, — распорядился Крис, перебирая тюбики. — Нанесли черти мелкоты. Хоть по запаху подобрать.

И опять в несколько рук Эркину помогли вытереться, застелили простынёй две скамьи, уложили и… Эркин даже застонал от наслаждения, почувствовав, как ложится на спинную ложбину прохладный червячок крема.

— Что, не мазался долго?

— А как перегорел, — выдохнул Эркин. — Шестой год идёт.

— С ума сойти! — ахнул кто-то над ним.

— Скажи, а не сильно зашершавел.

Он слушал звучащие над ним голоса, но ощущал только скользящие по его телу умные ловкие пальцы и ладони, и как меняется под этими руками его кожа, становясь мягкой и упругой.

— А смотри, какой налитой…

— Это и мы такими станем?

— А чего ж нет? Мы все… из одного питомника.

— Повернись и глаза закрой.

Ему помогли повернуться.

— Ноги раздвинь. Ага, хорош.

И опять негромкие усыпляющие голоса.

— Смотри, а не изменились совсем.

— У тебя изменились?

— Нет.

— Так у него с чего должны меняться?

— Ты смотри, ладони у него… Корка.

— Снимем?

— Чем? Тут…

— Напильник нужен, — вмешался Эркин, не открывая глаз.

— Чего?

— А, верно.

— С чего у тебя так?

— Работа такая, — вяло ответил Эркин.

— Ну, так что? Оставим?

— Это отмачивать и слоями снимать. Оставим.

Эркин невольно улыбнулся. Руки на его теле растирали, вминали, разглаживали. И не было ни боли, ни страха, только где-то очень далеко внутри память о Жене, о её руках.

— Ты чего собрался? Распусти мышцы. Вот так. Ну, хорош?

— Хорош.

Его не больно, но звучно шлёпнули по животу над пупком. Эркин сел и открыл глаза.

— Ох, хорошо как! Спасибо, парни.

— На здоровье.

Ответили по-русски, и Эркин удивлённо вскинул глаза на сказавшего.

— Ты… по-русски знаешь? — вырвалось у него тоже по-русски.

— Немного знаю, — спокойно ответил Крис, вытирая руки. — А ты?

— И я немного, — ответил Эркин, вставая и шаря взглядом в поисках своих вещей.

— Ты чего?

— Не бойсь. И постираем, и вычистим. Надевай это.

Эркин не споря — всюду свои порядки — надел на голое тело халат. Пуговиц нет, руками, что ли, держать, а, вот оно как, запахнуть и поясом. Тапочки, похожие на те, сшитые Женей, нет, об этом нельзя.