Потому, когда в Остре стало известно про смерть Евсея, а Довид с хлопцами объявился тут на жительство, Мирон заволновался и первым делом связался с Лаевской на предмет дальнейшего. Полина успокоила советом не думать про что не надо.

Вскоре Довид с Зуселем, Малкой и хлопцами заселился в хату. Это когда Евка окончательно перебралась в Чернигов. Считалось, что дом Довид купил. Мирон стал часто к ним ходить. С одной стороны, по совести, а с другой — от постоянного беспокойства за ценности в погребе. Ввиду неминуемой зимы он высказал предположение Довиду, что хорошо б запастись картошкой и другими овощами. Жалко, что погреб у Воробейчиков всегда славился сыростью и протеканием. Вызвался оказать содействие по этому поводу.

Спускаться и обследовать Довид и Малка отказались, так как лестница на вид была гнилая. Что правда. К тому же Евсей перебил несколько поперечин для отвода глаз.

Мирон возился в погребе показательно, а когда вылез, сделал заключение, что надо забыть про это горе. Весь дом стоит на честном слове, а погреб — первая угроза. Там подпорка на подпорке, и все гнилое. Лучше забить крышку. От хлопцев. Чтоб не лазили. Довид сам забил огромным гвоздем. Овощи решили запасать в яме на дворе. А также Мирон обещал предоставить свое помещение без ограничения.

Между прочим, я никакого забитого гвоздя не обнаружил. Откинул крышку и залез.

Потому уточнил:

— Кто гвоздь выдернул? Не вы? Я тут валялся без памяти, Довид в больнице. Больше некому.

Мирон заверил, что не он. Что он не то что на гвоздь, а вообще в сторону погреба и не смотрел даже в страшном сне. И спросил:

— Верите?

Я ответил:

— Верю. Теперь вот что я вам окончательно скажу. Ваша роль мне ясная. Роль нехорошая. Вы Лаевскую боитесь. Ваше поведение с Евкой неблаговидное. Да, Лаевская вас к девке толкнула. Но дальнейшее — на вашей личной совести. Не буду вас пугать, что Суньке расскажу. Сунька взрослый. Он понимает: не та мать, что родила, а та, что воспитала. Хоть с него портрет Евкин рисуй. Считаю, догадается хлопец самостоятельно. Или кто-то подскажет невзначай. Но Сунька вам именно поведения вашего и не простит. А я ему про поведение и расскажу. Если понадобится. Мать матерью, а поведение поведением. С Вовкой и Гришкой вам понятно. Я их забираю. Симе передавайте привет и благодарность. Я сию минуту уезжаю. Ждать-прощаться не буду. Хлопцам скажите, что скоро вернусь за ними. Кисет у вас пока. Хоть под подушку засуньте, хоть куда. Спрошу с вас.

Мирон выслушал мой приговор обреченно. Но я знал, что в голове у него другое: в голове у него своя правота. И с этой правоты я его не свернул.

Сейчас у него в голове радость. И радость эта от того, что он мне не все выложил. С-под ногтей своих не все. Но мне надо было оставить ему хоть что-то. Чтоб он меня не до смерти ненавидел. Не до смерти.

Брехня про то, что Довид был не в курсе, — меня не обманула. Довид, конечно, про кисет знал. Такой хозяин, как Басин, — чужого человека в свой погреб запустит и доверит выносить заключение: пригодно там картошку держать или нет?

Нет. Довид находился в курсе. Но почему Мирон мертвого выгораживает? Наоборот, свалил бы на Довида и кисет, и все.

В голове у меня сложился ответ.

Когда Довид переселился в Евкин дом, Лаевская распорядилась, чтоб ценности Довид принял под себя и у себя спрятал. А чтоб он спрятал и не посмотрел, что внутри и сколько, — недопустимо. Он смотрел. Тайно от Лаевской. А узел ему кто завязывал? Пацан? Гришка? Если Гришка, так кисет мог и после Евсеевой смерти к Довиду попасть. И россказни Мирона про то, что Евсей с Лаевской заодно приезжали, копейки выеденной не стоят.

Тогда от рассказа Файды не оставалось ничего. А так не бывает. Человек если дает неправдивые показания, обязательно какую-то правду использует. Опирается хоть на что. Чтоб не запутаться окончательно.

Начал размышлять сначала.

Для надежности присел на траву — на обочине Киевского шляха — в ожидании попутки время зря не терялось.

Какая мне разница, как золото оказалось у Довида буквально?

Разница именно в том, была ли Лаевская в это замешана.

Мирон утверждает, что была.

Главное, безоговорочное и ясное — первоначально узел делал Евсей. Значит, Евсей и привез кисет. Мирон ему чужой. А Лаевской не чужой. Евсей бы к чужому с таким грузом не заявился. А Лаевская к родному, да еще и зависимому по всем швам, явилась с уверенностью, что все приказанное исполнит. Мирон Евсея не знал. Придумать его образ со слов Лаевской — зачем путаться лишнее?

Нет.

Тут и содержалась капелька правды, на которую Мирон опирался всем телом.

Кисет привезли Лаевская с Евсеем. Потом Мирон отдал его Довиду.

Это мне свидетельствует про что?

Это мне свидетельствует про то, что Евсей был с Лаевской в чем-то крепко заодно. И до того крепко, что потом застрелился, оставил своих троих детей и любимую жену на произвол.

Гроши, которые Зусель в Чернигов тащил и где-то потерял или еще что, — отдельная история. Может, они и не с кисета. Они — посторонние.

И может, Гришка про эти именно гроши и имел в виду.

Я даже не размышлял, а внутренне ползал и ползал вокруг кисета с золотом и бумажками в виде денег — про которые, кстати, Мирон ничего отдельно не сказал и даже вроде не заметил их особо, — аж до кружения во всем теле — с головы до пяток, с пяток до головы, и врастал в землю, вдавливался. А гора надо мной высилась и высилась. Высилась и высилась. Высотка, которую надо было взять. Несмотря на жертвы. Назло врагу.