Гришка молчал.

Сказал Вовка:

— Гришка не брешет. Он не знает. Я видел, как дед ходил тут с молотком и здоровенным гвоздем, хотел погреб забить, чтоб мы не лазили. А потом и говорит сам себе: «Жалко портить». И не забил. А гвоздь на подоконник положил с молотком. Я гвоздь взял. И молоток. Без спроса. Мы их потеряли на речке. Потом. Дед молоток искал и на нас сразу подумал. А про гвоздь не спрашивал. Ты теперь спрашиваешь. Мы и сами не знаем, куда гвоздь делся. Молоток большой, и то мы не знаем. Гвоздь тем более.

— Хорошо. Понятно. А внутрь, под пол вы лазили?

— Лазили. Много лазили. — Вовка взял инициативу. — Но потом дед сказал, что в погребе живет папа. Он мертвый, потому там и живет. И чтоб мы не лазили и не тревожили. Мы больше и не лазили.

Глаза у Гришки были на мокром месте. Он шикнул на Вовку.

— Ну так вы, значит, в погреб не лазили после того, как вам дед запретил?

Гришка ответил за двоих:

— Без Вовки мне там делать нечего, а он боялся. Аж до мокрых штанов доходило. Что я его, мучить буду за это? Ничего там интересного нету, в погребе. Ни жратвы, ничего. Одна дурня. А где гвоздь, мы не знаем. Зачем вам гвоздь, дядя Миша?

Первый раз за этот день он назвал меня как раньше — дядя Миша.

— Просто. Я гвозди собираю. Некоторые марки собирают. А я гвозди. Мирон Шаевич мне рассказал, что дед Довид интересным гвоздем погреб забил. Вот я и подумал, найду — себе попрошу. Вы б отдали?

— Конечно, — серьезно ответил Гриша. Вовка повторил за ним. Как клятву.

И ничего хлопцы про кисет не сказали. Если б видели хоть раз в погребе — доложили б. Значит, не видели. Если б видели, ниточка потянулась бы под такое настроение, Гришка б вывалил и как хитро узел развязывал-завязывал и так далее. По списку.

Про какие гроши говорил Гришка в таком случае? Сейчас жать — можно и пережать. Сломать. Я отложил.

Явились в полном составе Мирон, Сима и Сунька. Сели за стол.

Дети — тут же.

Говорю:

— Вот мы все собрались на большой совет по поводу дальнейшей судьбы наших детей — Григория и Владимира. Они остались сиротами, это известно. И первый вопрос тебе, Самуил. Ты признаешь, что пугал их детским домом?

Сунька пробормотал, что не пугал, а только обрисовал ситуацию по их же просьбе.

Я обратился к Гришке, чтоб повторил слова Суньки про детский дом.

Гришка молчал.

— Чтоб этот вопрос закрыть, я делаю вывод: никакого детского дома или приемника не может быть. Григорий и Владимир едут ко мне на жительство, чтоб воссоединиться с своим младшим родным братом Иосифом. У них будет в Чернигове благоустроенное жилье и все условия для дальнейшей учебы и взросления. Моя жена Люба их ждет и уже любит, как своих родных детей. У кого есть вопросы? Григорий? — Гришка молчал и скрипел зубами. — Владимир? — Вовка тянул носом, но ни соплей, ни слез я не заметил. — Мирон Шаевич? — Файда хотел что-то сказать, но не сказал. — Сима? — Сима держала голову вниз глазами, пожала плечами, но ясно прошептала согласие. — Самуил?

Сунька встал, отодвинул табуретку, поправил ремешок на штанах и говорит:

— Я за то, чтоб всем стало хорошо. А это надо еще взвесить. Я ухожу в Советскую армию. Мои родители остаются одни. Им хотелось бы взять к себе Гришу и Вову. К тому же комсомольская остерская организация полностью в курсе и разработала ряд мероприятий. Например…

Я подошел к Суньке, положил руку на его плечо, тепло сказал:

— Суня, ты комсомолец, а я коммунист. Твоя инициатива хорошая. И людей ты поднял на хорошее дело. Но ты не прав. Ты сейчас думаешь про благо своих родителей, которым хотелось бы иметь в опустевшем после тебя доме и детский смех, и игры, и так далее. Но Остер — это Остер. А Чернигов — Чернигов. К тому же у меня права по совести. Евсей Гутин — мой друг.

И как я ему в глаза посмотрю, хоть где бы он ни был, если я его детей оставлю без своего влияния?

Сунька покраснел до неузнаваемости.

— Ну, Самуил, отвечай. — Я понимал, здесь должна поставиться точка.

Сунька отчетливо сказал:

— Если в глаза, я согласен. А так нет.

И вышел на двор.

Гришка с Вовкой смотрели на меня. Мирон и Сима тоже.

Я сказал:

— У нас тут не суд. У нас — собрание. Потому голосуем. Суня против. Кто еще против?

Против не было. Воздержавшихся тоже. Гриша и Вовка тоже проголосовали за.

Я объявил собрание исчерпанным и отправил хлопцев на двор с условием, чтоб гуляли близко. Скоро едем.

Мирон принес с собой кисет. Завязан он был кое-как. Отдал мне без слов.

Я без слов принял.

Сима сидела тихо, немножко качалась. А в остальном хорошо.

Я спросил, не объявлялся ли Зусель. Может, кто в Остре видел или слышал. Мирон заверил, что Табачника не замечали. Остер гудит по поводу его пропажи, но в то же время и удивления мало. Высказывают мнение, что Зусель мог пойти в Чернигов, как раньше.