Макар слушал с немой досадой.

И в самом деле, жизнь на прииске с приездом Маевской изменилась. Рабочие вдруг стали молчаливыми, особенно Смолин. Он даже перестал с Макаром здороваться.

— Чу! — вдруг встрепенулся, приподняв бровь, Суриков.

— Опять поют. Как обедню служат там!.. Слышь?..

Макар насторожился. До слуха долетели далекие звуки незнакомой песни. Она то замирала, то взлетала. Суриков поднялся и побрел по тропе, а Макар, пробравшись сквозь перепутанные заросли черемухи, пошел, навстречу песне. Она приближалась и теперь была уже знакомой. Хор девичьих голосов будил тишину засыпавшего леса.

По направлению к новым работам, отделившись от дара, шла группа людей, о чем-то горячо споря. Макару послышалось свое имя. Он неуверенно пошел навстречу поющим девушкам.

Из-за перелеска вышла Маевская в сопровождении работницы Насти, тихой незаметной девушки. На розовом лице Маевской играла улыбка. Она распахнула жакет, кепи сбилось на затылок. Смело шагая, Мария Петровна подошла к Макару и, взяв его под руку, спросила, весело заглядывая ему в глаза:

— Вы что тут разгуливаете?

Макар, почувствовав мягкое прикосновение руки, немного растерялся:

— Да… так… Подслушал, что вы поете, и пошел.

— А мы ходили гулять. Замечательно у вас здесь. Красивые места!.. Не ушла бы я отсюда… Но пора… Вы меня проводите домой?..

— Можно!..

Весь остаток вечера она гуляла по прииску с Макаром, живая, разговорчивая.

Скоробогатов забыл и ревность, и обиду. Но его тихонько пощипывал стыд при воспоминании о том, что было в грозу, в покосной избушке.

На утро он уехал с Маевской обратно в Подгорное. Макара удивляло внимание Марии Петровны к рабочим. Он охотно согласился дать деньги на нужды рабочих. Доставая из бумажника несколько крупных кредиток, он думал о близости с этой женщиной.

Прощаясь с Макаром, она обожгла его взглядом смелых глаз:

— Ну, будем друзьями!

Оставшись один, Скоробогатов проговорил вслух:

— Разорюсь, а своего добьюсь!

Но дни шли, а Маевская попрежнему оставалась недоступной. Она была ласкова, иной раз жаловалась ему на неудачи в жизни, на мужа:

— Вы думаете, я довольна жизнью и счастлива? Нет!

Откровенность сблизила их. Макар уже не завидовал Маевскому. Тот удивлял его странным отношением к жене, особенно, когда был пьян. Глаза управляющего в это время, стеклянея, расширялись, брови напряженно поднимались, образуя крупные складки на высоком узком лбу коротко стриженной русой головы. Сопя носом, он говорил:

— Баба хороша тогда, когда ее мало знаешь, а когда раскусишь, так одно и то же. Все они…

Макар мысленно сравнивал Маевскую с женщинами, которых знал. Она ему казалась особенной. Маевская притягивала его к себе, заставляла трепетать и в то же время вызывала какое-то новое чувство уважения к женщине.

Макар удивленно слушал откровенные речи управляющего, думая:

«Из бар, а ругается, как Никита Суриков».

Противно было слушать, когда Маевский говорил о женщинах; Скоробогатов молчал, недовольно супясь. Противоречить он не решался. Маевский затягивал дело, — Безыменка еще не была закреплена за Скоробогатовым. Макар знал, что Маевский греет руки возле тугого его, Макарова, бумажника. Вокруг Скоробогатова теперь появлялись все новые и новые люди, которым прежде не было дела до него. Все они пришли с Маевским.

На тройках, с бубенцами, на Безыменку приезжали незнакомые люди. Они по-хозяйски располагались, пили, ели, горланили песни. В этих пирушках рабочим места уже не было. Они издали смотрели на гостей.

Яков, самодовольно поглаживая начавшую серебриться бороду, говорил:

— Хотя и не нашей статьи люди, а время с ними провести приятно.

Он распоряжался насчет угощения. Слушая их развязные, подчас непонятные ему, речи, он таращил глаза, глуповато улыбаясь, и отходил осторожно на носках, точно боялся вспугнуть их веселье стуком своих приисковых сапог. Он старался напустить на себя важность, но это у него не выходило. Макар недовольно встречал «наезжан».

— Ты не сердись, — уговаривал его Яков, — с ними лучше… По нашему капиталу теперича нам и образованность нужна.

Но Макар его грозно обрывал:

— Знаю я, что делаю. Не время возиться с этой шушерой. Мешают они мне.

Но гости не обращали внимания на хозяев. Они брали у Макара лошадей, брали рабочих для облавы на зайцев. Толстый исправник Тугоухов бесцеремонно просил у Скоробогатова денег «до завтра». Макар, скрепя сердце, давал. Тут же вьюном вился тощенький, чахоточный письмоводитель с изношенным бритым лицом — Сычев. Он припугивал Якова: