Ранним декабрьским утром в бункер вошел Песня.

— Чего загрустил, друже? — спросил он, поздоровавшись за руку с Дипломатом. — Кажется, как раз у тебя оснований для печали меньше всего.

— Это правда, — ответил Ильчишин. — Но меня тревожит состояние рации. Орех, будь он неладен, не может ее починить. Говорит, для этого нужны какие-то детали. Придумай что-нибудь, друже.

Песня вздохнул, беспомощно развел руками:

— Ты же знаешь, появляться в городе рискованно.

— А может, все-таки пошлем кого-нибудь? — с надеждой спросил резидент. — Ну, хотя бы Мамчура?

— Об этом поговорим, когда он вернется, — недовольно буркнул Песня. — Посмотрим, с чем придет.

Ильчишин поднялся со скамьи, насупившись, зашагал по тайнику, стены которого теснили его со всех сторон.

Он никак не мог привыкнуть к жизни в бункере. Каждое утро, вставая с постели, больно ударялся о верхние нары, чертыхался и мысленно проклинал тех, кто послал его с тайной миссией на Украину. Наслушавшись рассказов Песни про операции «ястребков» и чекистов, он вздрагивал от каждого звука, который проникал по ночам через отдушины подземного жилища.

В первую же ночь переселения рядом с бункером явственно прозвучали шаги. Ильчишин соскочил с нар, схватил бесшумный автомат и растормошил Миколу.

— Возьмите себя в руки, — спокойно ответил Мамчур. — Разве вы не знаете, что в это время местность осматривают боевики Песни?

У эмиссара отлегло от души, но он так и не смог заснуть до утра.

Раздражало Ильчишина буквально все, а больше всего положение, в котором он оказался. Он, полномочный представитель Мюнхена, попал в полную зависимость к какому-то референту краевого провода. И хотя Песня вел себя тактично, в его тоне звучали нотки превосходства.

«Ну, погоди, — раздумывал шпион, — пусть только вернется Микола! Тогда первым делом поставлю вопрос о рации, и ты у меня не выкрутишься».

Мамчур и вправду прибыл через несколько дней. Землю уже сковало морозцем, но снега не было, и лес стоял черный, понурый даже в погожие солнечные часы.

Выслушав Миколин доклад о путешествии к пункту связи, Песня недовольно буркнул:

— Неужели там ничего не оказалось? А может, наши после стычек с чекистами в Карпатах переменили базу?

Мамчур пожал плечами:

— Боюсь, как бы не хуже…

Наступила тишина. Ильчишин заволновался:

— Если и дальше так пойдет, подполье вообще перестанет существовать. А там возлагают на вас надежды, считают, что вы тут что-то делаете…

— Брось, друже, — со злостью перебил его Песня. — Только и умеешь упрекать. А чем ты поддержал веру людей в наше дело? Попробуй поговори с ними. Они спросят, на какие деньги ты ходил в немецкие бордели. Думаешь, не догадываются, как живут мюнхенские проводники?

— Тьфу! — сплюнул Ильчишин. — Дался тебе этот Мюнхен.

Эмиссар не раз уже замечал, как загорались глаза у Песни, когда заходила речь о жизни заграничных проводников, о том, что, может быть, и ему, опытному конспиратору, выпадет счастье побывать в Мюнхене.

На этот счет резидент имел вполне конкретные полномочия. Его задание состояло не только в том, чтобы собирать с помощью оуновцев шпионские сведения, готовить и осуществлять диверсии и террористические акты. Он должен был переправить за границу подготовленных, хорошо проверенных им националистов для обучения. Потом их заставили бы вернуться на Украину и выполнять поручения разведки.

Конечно, Песня как кадровый националист имел шансы попасть в Мюнхен в первую очередь. Но эмиссар остановился на кандидатурах Мамчура и Бегунца. Он в свои сорок лет научился ценить молодость, особенно там, в разведшколе, где подготовка требовала недюжинного физического и умственного напряжения. Да и заграничные руководители националистов требовали подбирать таких людей, которые смогут долгое время действовать в подполье. Самым же главным условием считалась ненависть кандидата в шпионы к советскому строю.

Мамчура Ильчишин знал давно, со школы. «Воспитывал» его «идейно», встречался накануне и во время гитлеровской оккупации в стане единомышленников, поэтому доверял Миколе и теперь называл его «крестником».

Бегунца он знал плохо, но верил Мамчуру. Во время одной из бесед Ильчишин закинул парню крючок, на конце которого была наживка: сытая жизнь за границей, роскошная вилла, женщины…

— Думаю, друже проводник, что я не смог бы привыкнуть к чужбине, — ответил Бегунец. — Одно дело попасть туда, как вы, с немцами, и совсем другое — оказаться там в роли непрошеного гостя после окончания войны. К тому же у меня нет никаких заслуг перед организацией.