«Ну, ладно, Вячеслав, ты слишком суров с нашими друзьями. 25 тысяч, – решил он. – Не должно быть слишком мало войск, а то вы их окружите и уничтожите…»

Очевидно, что Сталин не собирался выламывать соседям руки и не крохоборствовал в мелочах существа вопросов. Договор предусматривал создание военно-морских и военно-воздушных баз с вводом ограниченного количества советских наземных и воздушных вооруженных сил.

Примечательно, что советско-эстонский договор о взаимопомощи и торговое соглашение были подписаны в тот же день, что и договор с Германией – 28 сентября. После его подписания Сталин поощрительно заметил Сельтеру:

«Могу вам сказать, что правительство Эстонии действовало мудро и на пользу эстонскому народу, заключив соглашение с Советским Союзом. С вами могло получиться, как с Польшей».

Аналогичные переговоры начались в Москве 2 октября с Латвией. Мунтерс вспоминал, что уже в их начале Сталин предупредительно, но безапелляционно объяснил:

«Договоры, заключенные в 1920 году, не могут существовать вечно. Прошло двадцать лет – мы окрепли, и вы окрепли. Мы хотим с вами поговорить об аэродромах и обороне. Мы не навязываем вам нашу Конституцию, органы управления, министерства, внешнюю политику, финансовую политику или экономическую систему. Наши требования диктуются войной между Германией, Францией и Великобританией. Если мы договоримся, появятся очень благоприятные условия для коммерческих договоров».

Хотя все было предельно ясно, Молотов многозначительно добавил:

«Австрия, Чехословакия и Польша как государства исчезли с карты. Другие тоже могут исчезнуть».

Сталин не лукавил и обратился к Мунтерсу откровенно:

«Я вам скажу прямо: раздел сфер влияния состоялся… Если не мы, то немцы могут вас оккупировать. Но мы не желаем злоупотреблять… Нам нужны Лиепая и Вентспилс».

Эта естественность и уважение достоинства противоположной стороны не могли не импонировать. Мунтерс почти восхищенно отмечает, что в процессе переговоров Сталин «показал удивившие нас познания в военной области и свое искусство оперировать цифрами». Обсуждая морские вопросы, он указал, что «через Ирбентский пролив легко могут пройти 1500-тонные подводные лодки и обстрелять Ригу из четырехдюймовых орудий».

Он пояснил свои соображения:

«Батареи у пролива должны находиться под одним командованием, иначе они не смогут действовать… Аэродромов требуется четыре: в Лиепае, Вентспилсе, у Ирбентского пролива и на литовской границе. Вам нечего бояться. Содержите 100 тысяч человек. Ваши стрелки были хороши, а ваша армия была лучше, чем эстонская».

Договор, предусматривающий ввод на территорию Латвии 25-тысячного контингента советских войск, подписали 5 октября, а позже было заключено и торговое соглашение.

Сталин оставался верен и своим национальным концепциям, действительно учитывая интересы малых народов. Когда на начавшихся 3 октября 1939 года в Кремле переговорах с Литвой министр иностранных дел Ю. Урбшис оказал сопротивление вводу советских войск, Сталин нейтрализовал его возражения «желанием литовцев получить Вильнюс». Одновременно подписанный 10 октября «Договор о передаче Литовской республике города Вильно и Виленской области и о взаимопомощи между Советским Союзом и Литвой» согласовывал ввод 20-тысячной армейской группировки.

Он осознанно держал курс на добровольное и заинтересованное участие Прибалтийских государств в союзе с СССР. Размещение войск Красной Армии на территории трех республик началось уже 18—19 октября.

25 октября в беседе с руководителем Коминтерна Георгием Димитровым Сталин констатировал:

«Мы думаем, что в пактах о взаимопомощи (Эстония, Латвия и Литва) мы нашли ту форму, которая позволит нам поставить в орбиту влияния Советского Союза ряд стран. Но для этого нам надо выдержать – строго соблюдать их внутренний режим и самостоятельность. Мы не будем добиваться их советизации. Придет время, когда они сами это сделают».

Эти глубоко продуманные и обстоятельно взвешенные намерения Сталина жестко поддерживались и его окружением. Когда полпред в Эстонии К. Никитин внес в Наркомат иностранных дел довольно умеренные предложения, которые могли быть истолкованы как попытки «советизации», Молотов подверг его резкой критике.

А нарком обороны Ворошилов даже указал в приказе от 25 октября: «Настроения и разговоры о «советизации», если бы они имели место среди военнослужащих, нужно в корне ликвидировать и впредь пресекать самым беспощадным образом, ибо они на руку только врагам Советского Союза и Эстонии… Всех лиц, мнящих себя левыми и сверхлевыми и пытающихся в какой-либо форме вмешиваться во внутренние дела Эстонской республики, рассматривать как играющих на руку антисоветским провокаторам и злодейским врагам социализма и строжайше наказывать».

Политика дипломатии открытости и уважения противоположных интересов не могла не быть замечена здравомыслящими представителями правящих кругов приграничных стран. Они признавали пунктуальность выполнения советской стороной условий договоров. Полпред в Эстонии Никитин сообщал в Москву: «Сейчас ни у правительства, ни у буржуазных кругов нет никаких сомнений в том, что мы пакт выполним согласно духу и букве».

Решая вопросы укрепления западных границ, Сталин не мог оставить вне внимания Финляндию. Страна Суоми завладела большей частью Карельского перешейка в результате признания независимости в декабре 1917 года. Тогда, настояв на очень выгодных условиях, финны получили Петсаамо с ценными залежами никеля и незамерзающий порт Печенга на севере, а также ряд островов в Финском заливе, обеспечивающих контроль подходов к военно-морской базе Кронштадт. Но теперь Сталина тревожила опасная близость русско-финской границы, проходившей в тридцати двух километрах от Ленинграда.