— Однажды, мне вот-вот должно было стукнуть восемь, мать не выдержала и воспротивилась. В тот же вечер ее при­вязали к столбу посредине двора и выпороли. Содрали кожу со спины, даже земля пропиталась кровью. Она так и умер­ла у позорного столба. Под утро, у меня на глазах. — Юсуф­зай рассказывал монотонно, спокойно. — Спустя пару часов,когда Шер Мохаммад вышел из дома, чтобы умыться и спра­вить нужду, я уже ждал его с ружьем, спрятавшись за столбом,на котором висел труп моей несчастной матери. Когда он мо­чился, я вогнал ему заряд картечи прямо в живот.

— Я бежал. Две недели шел пешком, в кровь содрал подо­швы, питался лепешками, которыми со мной делились пасту­хи. Шер Мохаммад не мог предположить, что я направился в горы, меня искали на дороге в Кветту, Ну, а я добрался туда много позже. Какое-то время мое везение продолжалось. Я украл ханди и чапатти [14] у человека, оказавшегося школьным учителем. Он отвел к себе домой. Стал для меня настоящим отцом. Благодаря ему я поступил в школу.

— Вытянули счастливый билет?

— Везение чередовалось с неудачами. Моин Афрасьяб,так его звали, умер через два года. Простудился, подхватил грипп, который перешел в пневмонию. Я снова остался один.Из школы меня вышвырнули. Там требовалась плата, прав­да, весьма умеренная, но денег у меня не было. Короче, я по­пал в учебное заведение для бедняков. В аду легче, чем там.

— Не преувеличиваете?

— Преувеличиваю? — холодно переспросил Юсуфзай. —Представьте себе ребенка, который ежедневно помышля­ет о самоубийстве. Рукоприкладство распространено в шко­лах разных стран, но здесь оно возведено в абсолют. Меня непросто били палкой по ладоням, как в Англии. Били так, что ладони становились сизыми. Били по почкам, по голове. Я был в синяках, ссадинах, некоторые раны подолгу не зажи­вали. Вся моя вина заключалась в тугодумстве. Да, я медлен­но соображал, в отличие от других детей. У меня не было ро­дителей, возможности нормально питаться. Я жил в прию­те и хронически недоедал. Какие там домашние задания! Вот меня и били. А кроме этого, любили унижать. Выводили на середину класса и остальных учеников заставляли кричать хо­ром, что я налаик бакче, то есть дурак. А что такое мургха зна­ете? Это — петух. Так называли ученика, которого наказыва­ли самым мерзким образом. Заставляли взойти на специаль­ный помост перед доской, сесть на карачки, пропустив руки под коленями и схватив себя за уши. В такой позе он должен был оставаться несколько часов. Но этого мало — несчастно­го одновременно били все той же проклятой палкой, а ино­гда могли спустить штаны и вставить палку в задний проход.В классе смеялись. Им было смешно.

— С тех пор во мне живет ненависть к этой земле. За то спокойствие и равнодушие, с которым она носит на себе тех,кто насилует и творит зло. Я сумел выбиться в люди, зарабо­тать деньги. Спустя много лет, вернувшись сюда, я купил это поместье. Чтобы не забыть о страданиях, которые мне доста­вила эта земля и ее люди. К тому времени Шер Мохаммад ра­зорился и умер. Имение пришло в упадок, единственный, кто здесь оставался — его сын. Не мне чета, от одной из законных жен. И тогда. — Юсуфзай глубоко вздохнул, — я распорядил­ся его наказать. Ему жгли на лице паклю, били. Парню не повезло, и он выжил. Вы его видели. Это Фарук. Мой брат.

Ксан молчал, пораженный услышанным. Потом задал вопрос :

— Как все это соотносится с вашей философией? Лю­бовь — путь познания.

Юсуфзай поморщился.

—Любовь и доброта — путь к Всевышнему, но только Аллах знает , как его нужно пройти. На этом пути приходится терять близких , друзей, вызывать злобу.. Бывает, любовь учит нена­висти, а доброта — жестокосердию. Достиг благодаря Любви я места, где не осталось от Любви следа.

Хозяин пригласил Ксана в столовую, однако его трево­жило отсутствие Тасмины, и, не считаясь с условностями, он снова спросил об этом

Юсуфзай любовался начинавшимся закатом и с неудо­вольствием оторвался от этого зрелища.

— Неуместно требовать у отца общения с его дочерью.

Ксан решил проявить твердость:

—Вы мне обязаны. Я выручил вас, вывез из Исламабада,многим рискуя, между прочим. Сделал это ради Тасмины, по­том что люблю ее. Да, я люблю вашу дочь, если вы до сих пор этого не поняли. Поэтому хочу ее видеть. Хочу уехать отсю­да. Можете ехать с нами, а можете продолжать врачевать сво­их моджахедов. Мне все равно. По-моему, я ясно выразился.

Юсуфзай не произносил ни слова, уставившись в землю, затем поднял глаза, не выражавшие ничего, помимо презре­ния к собеседнику.

— Я выполню вашу просьбу.

Он указал на небольшую дверь, едва заметную на фоне де­ревянных панелей. Один из охранников, постоянно сопро­вождавших Юсуфзая, услужливо распахнул ее, открыв вход на винтовую лестницу. Они спускались вниз, задевая плеча­ми кирпичные стены в лишаях плесени. Путь освещали за­пыленные лампы в проволочных сетках. Наконец лестни­ца закончилась, и они очутились в подвальном помещении.

Здесь было сыро, промозгло. Кроме стола, нескольких сту­льев, в дальнем углу — два десятка ребристых металлических ящиков . Часть из них закрывала деревянная ширма. Тут же находились два рослых пуштуна-охранника.

Ксан поднялся из-за стола, стал рассовывать по карманам спички и сигареты. Было ясно, что лимит времени исчерпан, и ему пора. Однако, собираясь, он не прерывал рассказа.

—Я вам и впрямь обязан, — промолвил Юсуфзай. — Без вас нам было бы трудно выбраться из Исламабада. Одно меня смущает: вами двигали эгоистический расчет и себялюбие.Вы пренебрегли профессиональным долгом. Ради какой-то девицы уберегли от правосудия пособника террористов.