О вновь завоеванной стране халиф Омар имел поверхностные понятия, по доходившим до него слухам и по тем легендам, с которыми познакомился из Корана. Он выразил желание, чтобы его наместник доставил ему точные сведения о царстве фараонов и о мелькитах, и ответ Амра представляет живое и довольно верное описание этой оригинальной страны. “Повелитель правоверных! Египет представляет смесь чернозема с зеленоватыми растениями, находящуюся промеж обратившейся в пыль горы и красного песка. Расстояние от Сиены до моря может быть определено одним месяцем пути для всадника. Вдоль равнины течет река, на которой лежит благословение Всевышнего и вечером, и утром и воды которой возвышаются и спадают вместе с обращением Солнца и Луны. Когда ежегодно возобновляющаяся благость Провидения разверзает ручьи и источники, которые питают землю, Нил катит свои вздымающиеся и шумные волны по египетскому царству; тогда этот благотворный поток покрывает поля, а жители переезжают из одного селения в другое на раскрашенных лодках. Возвращаясь в свое русло, воды оставляют после себя тину, которая удобряет землю для посевов разного рода; толпы земплепашцев, под которыми не видно земли, можно сравнить с роем трудолюбивых муравьев, а их природную лень прогоняют плеть смотрителя за работами и надежда обильного урожая цветов и земных продуктов. Они редко обманываются в этой надежде; но богатство, которое доставляют им пшеница, ячмень, рис, овощи, плодовые деревья и рогатый скот, неправомерно делится между работниками и владельцами. Смотря на время года, внешний вид страны украшают то серебристые волны, то зеленоватый цвет изумруда, то темно-желтый цвет золотистой жатвы. Однако этот благотворный порядок вещей иногда нарушается: в первом году завоевания Египта разлитие Нила очень запоздало и вода поднялась в реке внезапно, что и послужило поводом для следующего назидательного вымысла: рассказывали, будто Омар из благочестия воспретил обычное принесение в жертву девственницы и что оскорбленный Нил спокойно лежал в своем русле, пока брошенное в послушную реку приказание халифа не заставило ее подняться в течение одной ночи на высоту шестнадцати локтей. Удивление, с которым арабы смотрели на вновь завоеванную страну, разнуздывало их врожденную склонность к романтизму. Самые серьезные писатели уверяют нас, что Египет был усеян двадцатью тысячами городов или селений, что при обложении населения налогами одни копты - кроме греков и арабов - оказались в числе шести миллионов платящих дань подданных халифа, а число коптов обоего пола и всякого возраста доходило до двадцати миллионов, и что в казну халифа страна ежегодно вносила триста миллионов золотом или серебром. Наш рассудок восстает против таких преувеличенных вычислений, а их неосновательность сделается еще более очевидной, если мы возьмем в руки компас и измерим пространство годной для житья почвы: мы найдем, что равнина, которая тянется от тропика до Мемфиса, редко имея более двенадцати миль в ширину, и треугольник дельты, представляющий гладкую поверхность в две тысячи сто квадратных миль, составляют двенадцатую часть объема Франции. Более тщательные исследования приводят нас и к более основательным вычислениям. Созданные ошибкой переписчика триста миллионов сокращаются в весьма порядочный доход из четырех миллионов трехсот тысяч золотых монет, из которых девятьсот тысяч шли на уплату солдатского жалованья. Две достоверные росписи, из которых одна принадлежит к текущему столетию, а другая к двенадцатому, низводят число селений и городов до все еще почтенной цифры двух тысяч семисот. Один французский консул, долго живший в Каире, определил число живущих в Египте магометан, христиан и иудеев крупной, хотя и не неправдоподобной цифрой почти в четыре миллиона.

IV. Завоевание Африки от берегов Нила до берегов Атлантического океана было впервые предпринято при халифе Османе. Этот благочестивый замысел был одобрен товарищами Мухаммеда и начальниками племен, и двадцать тысяч арабов выступили из Медины с подарками и с благословле-ниями повелителя правоверных. В лагере под Мемфисом к ним присоединились еще двадцать тысяч соотечественников, а главное начальство было вверено сыну Сада и молочному брату халифа Абд Аллаху, который незадолго перед тем занял место завоевателя и правителя Египта. Однако ни милостивое расположение монарха, ни личные достоинства Абд Аллаха не могли загладить воспоминания о его преступном вероотступничестве. Благодаря тому, что Абд Аллах рано принял религию Мухаммеда и имел хороший почерк, на него была возложена важная обязанность переписывать листы Корана; но он не оправдал оказанного ему доверия, извратил текст, насмехался над своими ошибками и бежал в Мекку для того, чтобы избежать заслуженного наказания и для того, чтобы публично обнаружить невежество пророка. После завоевания Мекки он пал к стопам Мухаммеда: его слезы и ходатайство Османа исторгли от Мухаммеда вынужденное помилование; но при этом пророк заявил, что он потому так долго колебался, что выжидал, чтобы кто-нибудь из его верных приверженцев отомстил нанесенную ему обиду в крови вероотступника. Впоследствии Абд Аллах с кажущейся преданностью и с действительным успехом служил религии, которую он уже не имел никакого интереса покидать; его знатное происхождение и его дарования доставили ему почетное положение среди курейшитов, а в национальной кавалерии Абд Аллах славился как самый отважный и самый ловкий из всех арабских наездников. Во главе сорока тысяч мусульман он выдвинулся из Египта в незнакомые западные страны. Пески Барки могли быть непроходимы для римского легиона, но арабы имели при себе своих верных верблюдов, и этих степных уроженцев нисколько не пугал вид знакомой им почвы и климата. После утомительного похода они раскинули свои палатки перед стенами Триполи, приморского города, в котором мало-помалу сосредоточились и название, и богатства, и население всей провинции, и который в настоящее время занимает третье место между государствами Берберии. Подкрепления, состоявшие из греческих войск, были застигнуты на берегу моря и разбиты наголову; но укрепления Триполи устояли против первых приступов, а приближение префекта Григория побудило сарацинов прекратить осаду и подвергнуть свою участь опасностям решительного сражения. Если под начальством префекта действительно было сто двадцать тысяч человек, то регулярные императорские войска должны были совершенно теряться в массе полунагих и недисциплинированных африканцев и мавров, составлявших главную силу этой армии или, вернее, наполнявших ее многочисленные ряды. Он с негодованием отверг выбор между исповедованием Корана и уплатою дани, и в течение нескольких дней две армии вели ожесточенную борьбу с рассвета до полудня, когда усталость и чрезвычайная жара заставляли их искать отдыха и прохлады под лагерными палатками. Рядом с Григорием, как рассказывают, сражалась его дочь, отличавшаяся необыкновенною красотой и храбростью; она с ранней молодости научилась ездить верхом, стрелять из лука и владеть палашом и выделялась между самыми передовыми бойцами богатством своего оружия и костюма. Ее рука и сто тысяч золотых монет были обещаны тому, кто принесет голову арабского главнокомандующего, и африканское юношество было воодушевлено перспективной такой блестящий награды. По настоятельным просьбам своих приближенных Абд Аллах удалился с поля сражения для того, чтобы не подвергать свою жизнь опасности; но вследствие удаления вождя и нерешительного или неудачного исхода всех нападений сарацины пали духом.

Знатный араб Зубайр, сделавшийся впоследствии соперником Али и отцом одного халифа, выказал свою храбрость в Египте: он прежде всех приставил штурмовую лестницу к стенам Бабилиуна. Во время африканской экспедиции Абд Аллах отрядил его с особым поручением. При первом известии о битве он пробился сквозь лагерь греков с двенадцатью товарищами и спешил разделить опасности своих соотечественников, не подкрепляя себя ни пищей, ни отдыхом. Окинув взглядом поле сражения: “Где же наш главнокомандующий?” - спросил он. “В своей палатке”.
– “Разве место вождя мусульман в палатке?” Покрасневший от стыда Абд Аллах стал объяснять, какую цену имеет для армии жизнь ее начальника и какой опасности подвергает эту жизнь награда, обещанная римским префектом. “За неблагородный вызов, - сказал Зубайр, - отплатите неверным таким же вызовом. Объявите вашей армии, что за голову Григория вы наградите его плененной дочерью и такой же суммой в сто тысяч золотых монет”. Наместник халифа поручил мужественному и осмотрительному Зубайру привести в исполнение им самим придуманную военную хитрость, которая и окончила в пользу сарацинов борьбу, так долго остававшуюся нерешительной. Благодаря своей изворотливости и ловкости мусульмане скрыли от неприятеля немногочисленность тех войск, которые поддерживали сражение до той минуты, когда солнце уже поднялось высоко; а между тем одна часть их армии скрывалась в своих палатках. Противники разошлись измученными: они разнуздали своих лошадей, отложили в сторону свои доспехи и стали готовиться или только делали вид, что готовятся к вечернему отдыху и к завтрашнему бою. Вдруг раздался сигнал к нападению; из арабского лагеря высыпали толпы бодрых и неустрашимых воинов, и длинные ряды греков и африканцев были застигнуты врасплох и опрокинуты новыми эскадронами правоверных, которые могли казаться в глазах фанатиков отрядом спускавшихся с неба ангелов. Сам префект пал от руки Зубайра; его дочь, искавшая мщения и смерти, была окружена и взята в плен, а спасавшийся бегством неприятель вовлек в свою гибель город Суфетула, в котором наделся укрыться от сабель и пик арабов. Суфетула была построена в ста пятидесяти милях к югу от Карфагена на отлогой покатости, которую орошал поток и которую покрывала тенью роща из можжевельника, а любознательный путешественник до сих пор может восхищаться римскою роскошью, глядя на развалины триумфальной арки портика и трех храмов коринфского ордена. После падения этого богатого города и провинциальные жители, и варвары стали со всех сторон молить победителя о пощаде. Предложения уплачивать подать и изъявления преданности должны были льстить тщеславию или религиозному усердию арабов; но понесенные ими потери, усталость и распространение заразной болезни помешали им прочно утвердиться в завоеванной стране, и после пятнадцатимесячной кампании они отступили к египетской границе вместе с захваченными в Африке пленниками и добычей. Свою пятую долю халиф уступил одному фавориту под видом уплаты долга в пятьсот тысяч золотых монет; но если правда, что каждый пехотинец получил на свою долю по тысяче золотых монет, а каждый кавалерист по три тысячи, то придется полагать, что интересы государства были вдвойне нарушены этой обманчивой сделкой. Все ожидали, что виновник смерти Григория предъявит свои права на самую ценную часть обещанной награды; так как он долго не являлся, то можно было предполагать, что он пал в битве; наконец, слезы и возгласы дочери префекта при виде Зубайра засвидетельствовали и о мужестве, и о скромности этого благородного воина. Несчастную девушку предложили убийце ее отца; но он неохотно принял ее даже в число своих рабынь, хладнокровно объявив, что он посвятил свой меч на служение религии и что он стремится к более высокой награде, чем прелести смертной красавицы или богатства этой временной жизни. Возложенное на него почетное поручение известить халифа Османа об одержанных мусульманами победах и было той наградой, которая соответствовала его влечениям. Товарищи Мухаммеда, арабские вожди и народ собрались в мединской мечети, чтобы выслушать интересный рассказ Зубайра, а так как оратор ничего не позабыл, кроме тех услуг, которые он сам оказал своими советами или своими подвигами, то арабы присоединили имя Абд Аллаха к геройским именам Халида и Амра.

Завоевание Запада сарацинами было приостановлено почти на двадцать лет, пока их внутренние раздоры не прекратились со вступлением на престол Омейядов; тогда сами африканцы стали звать к себе халифа Муавию. Когда преемники Ираклия узнали о наложенной арабами на африканское население дани, они вместо того, чтобы пожалеть об этих несчастных и постараться облегчить их бедственное положение, наложили на них, в виде возмездия или пени, вторичную дань в том же размере. Жалобы африканцев на бедность и разорение оставлялись византийскими министрами без внимания; отчаяние заставило их предпочесть владычество одного повелителя, а вымогательства карфагенского патриарха, который был облечен и гражданскою, и военною властию, побудили не только сектантов, но даже живших в этой римской провинции католиков отвергнуть как верховенство, так и религию их притеснителей. Первый из наместников Муавии покрыл себя заслуженною славой, овладел одним важным городом, разбил тридцатитысячную греческую армию, захватил восемьдесят тысяч пленников и обогатил отобранною у них добычей отважных сирийских и египетских удальцов. Но его преемник Окба имеет более прав на титул завоевателя Африки. Он выступил из Дамаска во главе десяти тысяч самых храбрых арабов, к этим военным силам, состоявшим из одних мусульман, впоследствии присоединились многие тысячи варваров, помощь которых была так же ненадежна, как их обращение в магометанскую религию. Нам было бы трудно - да в этом и нет надобности - с точностью проследить путь, по которому продвигался вперед Окба. Восточные писатели покрыли внутренность страны вымышленными армиями и воображаемыми крепостями. В воинственной провинции Забе, или Нумидии, восемьдесят тысяч местных уроженцев действительно могли собраться с оружием в руках; но существование трехсот шестидесяти городов несовместимо с неумением жителей возделывать землю или вообще с упадком земледелия, а развалины Эрбы и Ламбесиса не оправдывают предположения, что эта древняя метрополия неприморской страны имела в окружности три мили. Ближе к берегу моря находятся хорошо известные города Булла Регия и Танжер, которые, как кажется, были пределом сарацинских завоеваний. Благодаря своему удобному порту Булла Регия и до сих пор сохранила некоторые остатки прежней торговли; в более счастливые времена в этом городе, как рассказывают, было около двадцати тысяч домов, а железо, которое в изобилии добывается из соседних гор, могло бы снабдить более храбрый народ средствами обороны. Отдаленное положение и почтенная древность Тинжи (Танжера) была украшена вымыслами греков и арабов; но когда эти последние говорят о городских стенах, построенных из бронзы, и о крышах, сделанных из золота и серебра, эти иносказательные выражения следует принимать за эмблемы силы и богатства. Провинция Мавритания Тингитанская, так названная по имени своей столицы, была мало исследована римлянами и лишь частию ими заселена; они завели там пять колоний, но эти колонии занимали лишь небольшую часть страны, а южные части провинции лишь изредка посещались агентами роскоши, отыскивавшими в лесах слоновую кость и лимонное дерево, и на берегах океана раковины, из которых извлекалась пурпуровая краска. Неустрашимый Окба проник в самую глубь страны, перешел через пустыню, в которой его преемники основали блестящие столицы - Фец и Марокко и наконец достиг берегов Атлантического океана и окраины великой степи. Река Сус сбегает с западной стороны Атласских гор и, подобно Нилу, оплодотворив окрестную почву, впадает в море неподалеку от Канарских, или Счастливых, островов. На ее берегах жило самое дикое из мавританских племен, у которого не было ни законов, ни дисциплины, ни религии; оно было испугано новым для него и непреодолимым могуществом восточных армий, а так как у него не было ни золота, ни серебра, то самую ценную часть захваченной у него добычи составляли красивые пленницы, некоторые из которых были впоследствии проданы по тысяче золотых монет за каждую. Вид беспредельного океана остановил наступательное движение Окбы, но не охладил его рвения. Пришпорив коня, он спустился в воду и, подняв глаза к небу, воскликнул тоном фанатика: “Великий Боже! если бы я не был остановлен морем, я продолжал бы мой путь к неизвестным западным царствам, проповедуя единство твоего святого имени и предавая мечу мятежные народы, которые поклоняются не тебе, а каким-либо другим богам”. Однако этот новый Александр, мечтавший о новых мирах, не был в состоянии сохранить свои недавние завоевания. Измена и греков и африканцев заставила его отступить от берегов Атлантического океана, а когда толпы врагов окружили его со всех сторон, ему не осталось ничего другого, как умереть с честью. Последние минуты его жизни были прославлены тем примерным великодушием, которое составляет национальную черту арабских нравов. Один честолюбивый вождь, оспаривший у Окбы права главнокомандующего и потерпевший неудачу в своей попытке, был приведен пленником в арабский лагерь. Инсургенты рассчитывали на его ожесточение и мстительность, но он отверг их предложения и обнаружил их замыслы. В минуту опасности Окба из признательности приказал снять с него оковы и посоветовал ему удалиться; но он предпочел умереть под знаменем своего соперника. Обнявшись как друзья и мученики, они обнажили свои палаши, разломали их ножны и упорно защищались, пока не пали друг подле друга мертвыми на трупы последнего из своих соотечественников. Третий арабский главнокомандующий, или африканский губернатор, по имени Зугеир, отомстил за смерть своего предместника, но подвергся одной с ним участи. Он разбил туземцев в нескольких сражениях, но не устоял против сильной армии, которая была прислана из Константинополя на помощь Карфагену.

Мавританские племена нередко присоединялись к вторгнувшейся арабской армии, участвовали вместе с нею в грабеже и принимали ее религию; но они возвращались к своей прежней дикой независимости и к идолопоклонству, лишь только мусульмане начинали отступать или терпели какую-нибудь неудачу. Предусмотрительный Окба задумал основать внутри Африки арабскую колонию в том предположении, что укрепленный город будет сдерживать непостоянных варваров и что сарацины будут безопасно укрывать там от случайностей войны и свои богатства, и свои семейства. В этих видах он действительно основал в пятидесятом году хиджры такую колонию под скромным названием станции для караванов. При своем теперешнем упадке Кайруан все еще занимает второе место между городами Туниса; он лежит к югу от столицы на расстоянии почти пятидесяти миль, а благодаря тому, что он находится в двенадцати милях к западу от берегов моря, ему не могли причинять никакого вреда флоты греков и сицилийцев. Когда дикие звери и змеи были истреблены и лесная чаща или, вернее, дикая пустыня была расчищена, среди песчаной равнины открылись следы римского города; растительная пища привозится в Кайруан издалека, а недостаток ключевой воды заставляет жителей собирать дождевую воду в цистернах и в резервуарах. Деятельность Окбы преодолела эти препятствия; он отметил окружность в три тысячи шестьсот шагов и обнес ее кирпичной стеной; в течение пяти лет губернаторский дворец был окружен достаточным числом частных домов; обширную мечеть поддерживали пятьсот колонн из гранита, из порфира и из нумидийского мрамора, и Кайруан сделался центром не только владычества, но и учености. Впрочем, он достиг этого блестящего положения лишь в более позднюю эпоху; поражения Окбы и Хугеира потрясли новую колонию, а западные экспедиции были снова приостановлены внутренними раздорами, возникшими в арабской монархии. Сын храброго Зобеира выдержал в борьбе с Омейядами двенадцатилетнюю войну и семимесячную осаду. Абд Аллах, как уверяют, отличался свирепостью льва и лукавством лисы; но если он и унаследовал отцовское мужество, он не был одарен отцовским великодушием.

Восстановление внутреннего спокойствия дозволило халифу Абдал-Малику снова предпринять завоевание Африки; главное начальство было вверено губернатору Египта Гассану, и на это важное дело были назначены доходы Египта и сорокатысячная армия. Среди превратностей войны сарацины то захватывали, то снова теряли внутренние провинции. Но морское побережье еще оставалось во власти греков; предшественников Гассана удерживали от нападения на Карфаген и слава, которою пользовался этот город и его укрепления, а число защитников Карфагена было увеличено выходцами, бежавшими из Кабеса и из Триполи. Предприятия Гассана были и более отважны, и более удачны; он овладел африканской метрополией и разграбил ее, а упоминание историков о штурмовых лестницах оправдывает догадку, что он предпочел внезапный приступ утомительным операциям правильной осады. Но радость завоевателей была скоро нарушена появлением христианских подкреплений. Префект и патриций Иоанн, пользовавшийся репутацией опытного военачальника, отплыл из Константинополя во главе военных сил восточной империи; к нему присоединились сицилийские корабли и солдаты, а испанский монарх, частию из страха, частию из религиозного убеждения, дал ему в подкрепление сильный отряд готов. Флот союзников порвал цепь, защищавшую вход в гавань; арабы отступили к Кайруану или к Триполи; христиане высадили свои войска, жители радостно приветствовали знамение креста и бесплодно провели зиму в мечтах о победе или о спасении; но Африка была безвозвратно утрачена; из религиозного усердия и из жажды мщения повелитель правоверных приготовил к следующей весне более многочисленные морские и сухопутные силы, и патриций был в свою очередь принужден очистить карфагенский порт и тамошние укрепления. Вторая битва произошла в окрестностях Утики; греки и готы были снова разбиты, а благовременное удаление на корабли спасло их от меча Хассана, который со всех сторон окружил их плохо защищенный лагерь. Все, что еще уцелело от Карфагена, было предано пламени, и колония Дидоны и Цезаря оставалась в течение с лишком двухсот лет заброшенной до того времени, когда первый из халифов Фатимидов снова населил одну часть города, едва ли равнявшуюся одной двадцатой доле его прежнего объема. В начале шестнадцатого столетия вторая столица Запада состояла из одной мечети, из учебного заведения, в котором не было учащихся, из двадцати пяти или тридцати лавок и из хижин, населенных пятьюстами крестьянами, которые, несмотря на свою крайнюю бедность, держали себя с гордостью карфагенских сенаторов. Даже эта ничтожная деревня была стерта с лица земли теми испанцами, которых Карл V поставил гарнизоном в крепости Голетт. Развалины Карфагена исчезли, и место, на котором он стоял, было бы никому не известно, если бы развалившиеся арки водопровода не руководили стопами любознательного путешественника.

Греки были прогнаны, но страна все еще не покорялась арабам. Мавры, или берберы, которые были так слабы под владычеством первых цезарей и были так страшны для византийских монархов, оказывали внутри страны беспорядочное сопротивление и религии, и могуществу преемников Мухаммеда. Под знаменем своей королевы Кахины независимые племена достигли в некоторой степени единства и дисциплины, а так как мавры чтили в лице своих женщин и пророчиц, то они нападали на мусульман с таким же энтузиазмом, с каким мусульмане нападали на них. Испытанные в боях войска Хассана были недостаточны для защиты Африки; завоевания, на которые тратились усилия целого поколения, были утрачены одной битвой, и не устоявший против потока арабский вождь отступил к египетской границе, где в продолжение пяти лет ожидал обещанных халифом подкреплений. После отступления сарацинов победоносная пророчица собрала мавританских вождей и предложила им оригинальную и варварскую политическую меру. “Наши города, - сказала она, - а также находящееся в них золото и серебро постоянно навлекают на нас нападения арабов. Эти презренные металлы не служат целью для нашего честолюбия; нам достаточно простых земных продуктов. Разрушим эти города, погребем под их развалинами эти пагубные сокровища, и когда для алчности наших врагов не будет никакой приманки, может быть, они перестанут нарушать спокойствие воинственного народа”. Это предложение было одобрено единогласно. На всем пространстве от Танжера до Триполи здания или по меньшей мере, укрепления были разрушены, плодовые деревья были срублены, все средства пропитания уничтожены, плодородный и многолюдный сад был превращен в пустыню, и позднейшие историки нередко находили следы прошлого благосостояния своих предков и совершенных ими опустошений. Таков рассказ новейших арабских писателей. Но я сильно подозреваю, что незнакомство с древностью, склонность к чудесному и привычка превозносить любомудрие варваров побудили этих писателей приписывать доброй воле те трехсотлетние бедствия, которые начались в неистовстве донатистов и вандалов. При распространении восстания Кахина, по всему вероятию, имела свою долю участия в опустошениях, а города, неохотно подчинившиеся игу женщины, быть может, были испуганы перспективой общего разорения. Они уже не ожидали и, быть может, уже не желали возвращения своих византийских монархов; при своей рабской зависимости они находили утешения в выгодах, доставляемых порядком и справедливостью, а самые ревностные католики должны были предпочитать несовершенные истины Корана бессмысленному и грубому идолопоклонству мавров. Поэтому вождь сарацинов был снова принят за спасителя страны; друзья гражданственности сделались тайными врагами диких туземцев, и царственная пророчица была убита в первом сражении, ниспровергнувшем химерическое здание ее суеверий и ее могущества. Тот же дух мятежа ожил при преемнике Гассана; он был окончательно подавлен предприимчивостью Мусы и его двух сыновей, а о числе мятежников можно судить по тремстам тысячам пленников, из которых шестьдесят тысяч, составлявших пятую долю халифа, были проданы в пользу государственной казны. Тридцать тысяч молодых варваров были приняты на службу в мусульманскую армию, а благочестивое усердие, с которым Муса знакомил побежденных с учением и с правилами Корана, приучило африканцев повиноваться пророку Божию и повелителю правоверных. По климату своей страны и по системе управления, по своей воздержанности и по образу жизни бродячие мавры имели много общего со степными бедуинами. Вместе с религией арабов они с гордостью усваивали их язык, имя и происхождение; кровь иноземцев мало-помалу смешивалась с кровью туземцев, и казалось, как будто одна и та же нация разлилась по песчаным равнинам Азии и Африки от берегов Евфрата до Атлантического океана. Тем не менее я не буду отвергать тот факт, что пятьдесят тысяч палаток были перенесены чистокровными арабами через Нил и разбросаны по Ливийской степи; мне небезызвестно, что пять мавританских племен до сих пор сохраняют свой варварский язык вместе с названием и характером белых африканцев.

V. Наступавшие с севера готы и наступавшие с юга сарацины встретились на границах Европы и Африки. По мнению последних, различие религий было основательным поводом для вражды и для нападения. Еще во времена Османа их хищнические эскадры опустошали берега Андалузии, и они не позабыли, какая помощь была оказана готами Карфагену. В ту пору, точно так же как и в настоящее время, испанские короли владели крепостью Сеута - одним из Геркулесовых столбов, который отделяется узким проливом от противоположного столба, составляющего оконечность Европы. Чтобы довершить завоевание Африки, арабам еще нужно было овладеть небольшою частью Мавритании; но возгордившийся своими победами Муса потерпел неудачу под стенами Сеуты вследствие бдительности и мужества готского вождя графа Хулиана. Обманутый в своих ожиданиях Муса был выведен из своего затруднительного положения неожиданным посланием христианского вождя, который предлагал в распоряжение преемников Мухаммеда свою крепость, свою личность и свой меч, и просил позорной чести открыть арабским армиям путь внутрь Испании. Касательно мотива измены гр. Хулиана испанские историки единогласно повторяют популярный рассказ, что его дочь Каву соблазнил или изнасиловал ее монарх и что ее отец принес и свою религию, и свое отечество в жертву жажде мщения. Страсти монархов нередко отличались разнузданностью и нередко вели к пагубным последствиям; но этот хорошо известный и романический рассказ не представляет достаточной достоверности, а история Испании наводит нас на иные мотивы, основанные на личных интересах и политических расчетах и более подходящие к характеру опытного государственного деятеля. После смерти или низложения Витицы его двое сыновей были устранены от престола честолюбивым и знатным готом Родриго, отец которого, состоя в должности герцога или губернатора одной провинции, пал жертвою тирании предшествовавшего царствования. Монархия еще была избирательной; но выросшие на ступенях трона сыновья Витицы не могли примириться со своим положением частных людей. Их злоба была тем более опасна, что она была прикрыта придворным притворством; их приверженцы воодушевлялись воспоминанием о милостях, которые когда-то на них сыпались, и надеждой произвести государственный переворот, а их дядя, толедский и севильский архиепископ Оппас, был первой особой в церкви и второй особой в государстве. Весьма правдоподобно, что Хулиан принадлежал к этой партии неудачников, что ему нечего было ожидать, но многого можно было опасаться при новом царствовании и что неосторожный Родриго не умел позабыть или простить обид, вынесенных им и его семейством. Благодаря своим заслугам и своему влиянию Хулиан был полезным, но опасным подданным; его поместья были обширны, его приверженцы были отважны и многочисленны, а в то время, как он управлял Андалузией и Мавританией, он, к несчастию, ясно доказал, что в его руках находились ключи испанской монархии. Но будучи слишком слаб для открытой борьбы со своим государем, он прибегнул к содействию иноземцев и, опрометчиво призвав к себе на помощь мавров и арабов, сделался виновником общественных бедствий, длившихся восемьсот лет. В своих посланиях или личных беседах он описал арабам богатство и бессилие своего отечества, слабость непопулярного монарха и нравственный упадок изнежившегося народа. Готы уже не были теми победоносными варварами, которые смирили гордость Рима, ограбили царицу наций и проникли от берегов Дуная до Атлантического океана. Преемники Алариха, отделенные от остального мира Пиренейскими горами, впали среди продолжительного внутреннего спокойствия в усыпление; стены, которыми были обнесены города, обращались в развалины; юношество отучилось владеть оружием, а самоуверенность, которую ему внушала прежняя слава, обрекала его на гибель при первом нападении врага. Честолюбивый сарацин увлекся легкостью и важностью предприятия, но отложил его до получения указаний от повелителя правоверных; его посланец возвратился с дозволением Валида присоединять неизвестные западные царства к религии и к владениям халифов. Живя в Танжере, Муса втайне и осторожно поддерживал сношения с Хулианом и торопливо готовился к экспедиции, а чтобы успокоить совесть заговорщиков, уверял их, что будет удовлетворен славой и добычей, но не намерен утверждать владычество мусульман по ту сторону моря, отделяющего Африку от Европы. Прежде чем вверить армию правоверных иноземным изменникам и неверным, Муса сделал менее опасную пробу их силы и искренности. Сто арабов и четыреста африканцев переехали через море на четырех кораблях из Танжера или из Сеуты, место их высадки на противоположном берегу пролива обозначено именем их вождя Тарика, а время этого достопамятного события относят к месяцу Рамадану девяносто первого года хиджры, то есть к июлю 748 года по летосчислению испанцев, начинавшемуся с эры Цезаря, или к 710 году после Р.Х. Из этой первой стоянки они прошли восемнадцать миль по гористой местности до Хулианова замка или города, которому (он до сих пор носит название Альхесирас) дали название Зеленого Острова по выдвигающемуся в море и покрытому зеленью мысу. И оказанная им гостеприимная встреча, и значительное число присоединившихся к ним христиан, и их вторжение в плодородную и никем не охраняемую провинцию, и захваченная ими богатая добыча, и их безопасное возвращение - все это было принято их соотечественниками за самое надежное предзнаменование успеха. Следующей весной пять тысяч ветеранов и волонтеров отплыли под предводительством Тарика - отважного и искусного воина, который превзошел ожидания своего начальника, а транспортные суда были доставлены их слишком верным союзником. Сарацины высадились у одного из так называемых столбов, или на оконечности Европы; в извращенном и общепринятом названии Гибралтара отчасти сохранилось первоначальное название Gebel al Tarik - Тариковой горы, а окопы арабского лагеря были первым легким очертанием тех укреплений, которые в руках наших соотечественников устояли против военного искусства и могущества Бурбонской монархии. Губернаторы соседних провинций уведомили толедский двор о высадке и об успехах арабов, а поражение наместника Родриго Эдеко, которому было приказано схватить и перевязать самонадеянных чужеземцев, объяснило королю, как была велика угрожавшая ему опасность. Герцоги, графы, епископы и знать готского монарха собрались, по зову короля, во главе своих вассалов, а взаимное сходство испанских племен по языку, религии и нравам может служить объяснением того, что один арабский историк дает Родриго титул короля римлян. Испанская армия, состоявшая из девяноста или из ста тысяч человек, была бы грозной силой, если бы ее преданность и дисциплина соответствовали ее многочисленности. Усиленная подкреплениями армия Тарика состояла из двенадцати тысяч сарацинов; но благодаря влиянию Хулиана к ней присоединилось много недовольных христиан и, сверх того, толпы африканцев поспешили принять участие в мирских наслаждениях, дозволенных Кораном. Находящийся неподалеку от Кадикса город Херес был прославлен битвой, которая решила судьбу королевства: впадающая в залив речка Гвадалета разделяла два лагеря, и в течение первых трех дней все кровопролитные стычки оканчивались тем, что соперники то приближались к ее берегам, то отступали от них. На четвертый день между двумя армиями завязалась более серьезная и решительная битва; но Аларих покраснел бы от стыда при виде своего недостойного преемника, который, с диадемой из жемчуга на голове и в длинной одежде, вышитой золотом и шелком, развалился на везомых двумя белыми мулами носилках или колеснице из слоновой кости. Несмотря на свое мужество, сарацины были подавлены многочисленностью неприятеля и усеяли равнину Хереса шестнадцатью тысячами трупов. “Братья, - сказал Тарик, обращаясь к своим уцелевшим товарищам, - перед нами неприятель, позади нас море; куда же могли бы мы отступить? Идите за вашим предводителем; я решился или умереть, или попрать моими ногами повергнутого наземь короля римлян”. Внушаемая отчаянием неустрашимость не была его единственным ресурсом: он рассчитывал на тайные сношения и на ночные свидания графа Хулиана с сыновьями и с братом Витицы. Двое из этих принцев и архиепископ Толедский занимали самую важную позицию; они ловко выбрали момент для измены, и ряды христиан были прорваны; тогда каждый воин, из страха или из недоверия к начальникам, стал заботиться лишь о своей личной безопасности, и остатки готской армии были рассеяны или уничтожены во время бегства и преследования трех следующих дней. Среди общего смятения Родриго сошел со своей колесницы и вскочил на самого быстроногого из своих коней Орелию; но он избежал смерти воина для того, чтобы погибнуть более позорно в водах Бетия, или Гвадалквивира. Его диадема, его одеяние и его конь были найдены на берегу реки; но так как его труп исчез в волнах, то следует полагать, что голова, которую халиф с триумфом выставил напоказ перед Дамаскским дворцом, принадлежала какому-нибудь менее знатному смертному. “Такова, - присовокупляет один храбрый арабский историк, - бывает участь тех царей, которые держатся вдали от поля битвы”.