Эльмина возвращалась домой въ глубокой задумчивости, которая однакожь не мшала ей смотрть, не детъ ли кто нибудь верхомъ по дорог!… Вспомнивъ о Кораліи и волосахъ, ей данныхъ, она думаетъ: «Незнакомецъ убгаетъ меня: какая же неосторожность съ моей стороны: Ахъ! естьли бы матушка была жива, я не могла бы поступить такъ безразсудно!»….. Слезы покатились изъ глазъ ея. Она ршилась никогда уже не ходить на Вармбрунскую дорогу.

Могъ ли Нельсонъ безъ сильнаго сердечнаго движенія слышать, какъ Эльмина ласкала Коралію? Онъ взялъ ея прекрасные волосы, говоря, что велитъ сдлать изъ нихъ браслетъ для дочери, но между тмъ отнесъ ихъ въ свою любимую бесдку и положилъ за стекло. Взоры и замшательство Эльмины давали ему и прежде чувствовать, что онъ могъ бы надяться на взаимную любовь, естьли бы не былъ женатъ: даръ волосовъ, черезъ другія руки, еще боле утвердилъ его въ сей мысли, которая сперва произвела въ немъ живйшее удовольствіе, но обратилась въ ядъ для сердца, какъ скоро онъ вообразилъ слдствія. Жестокое угрызеніе совсти разрушило всю прелесть нжныхъ мечтаній его.

На другой день Госпожа Сульферъ, другъ и сосдка Эльмины, пригласила къ себ Генріету; Нельсонъ остался дома, боясь приближиться къ той, отъ которой ему по закону чести и совсти надлежало удалиться…. Но ввечеру перемнилъ свои мысли, души, что Эльмиана при гостяхъ никогда не бываетъ у своего друга; и сверхъ того ршился днемъ гулять только въ саду. Успокоивъ себя такимъ великодушнымъ намреніемъ, онъ слъ на лошадь и пріхалъ къ Госпож Сульмеръ въ самый ужинъ. Ея домъ отдлялся отъ Эльминина густою каштановою рощею, гд большой ручей, падая съ высокой скалы, образовалъ чистой прудъ. На берегу его сдлано было дерновое канапе и называлось Эльмининымъ, ибо она всякой вечеръ, посл ужина, любила сидть на немъ подъ шумомъ каскада.

Въ одиннадцатомъ часу вс гости Госпожи Сульмеръ разошлись по своимъ комнатамъ Нельсонъ остался на свобод. Ночь была тепла и прекрасна. Онъ вышелъ въ садъ; ходилъ по алеямъ въ великомъ волненіи, и стремился душею къ каштановому лсу, думая; «естьли она тамъ, я могу спрятаться; не все ли одно быть здсь или ближе къ ней?»… Сія мысль ршила его. Онъ летлъ изъ саду въ лсъ; вошедши въ него, идетъ осторожно — останавливается и слышитъ только одинъ шумъ водопада; приближается къ нему и боится всякаго шороха, желая искренно, чтобы Эльмина не видала его: ибо въ противномъ случа ему надлежало бы удалиться… Надобно подойти къ дерновому канапе: какъ дологъ кажется ему сей путь! Нельсонъ обходитъ вокругъ пруда, скрываясь въ тни; наконецъ видитъ цль свою, и бросается на траву въ усталости… Слушая съ великимъ вниманіемъ, увряется, что канапе пусто; встаетъ, подходитъ къ нему ближе и тихонько раздляетъ гибкія втьви сиренги, чтобы одни листья скрывали отъ него Эльмину… трогаетъ репетицію часовъ своихъ: бьетъ одиннадцать, и Нельсонъ говоритъ со вздохомъ: «она не будетъ!»… Въ самую ту минуту кто-то идетъ…. Онъ стоитъ неподвижно и не сметъ дышать… Шорохъ приближается — и молодой человкъ съ восторгомъ слышитъ легкій шумъ тафтянаго платья: это Эльмина… Она садится на канапе и говоритъ…. Нельсонъ въ первый разъ слышитъ милый голосъ ея…. «Лудвигъ! сказала Эльмина: сядь тамъ въ але, и черезъ часъ напомни мн, что время иття домой.» Слуга удалился. Нельсонъ, все еще неподвижный, прижавшись лицомъ къ листьямъ, хочетъ слышать Эльминины мысли…. Она вздыхаетъ, плачетъ, и слезы его также льются. Желая раздлять съ нею вс чувства, онъ воспоминаетъ потерю отца, и такимъ образомъ соединяетъ муку нещастной любви съ горестію сыновней нжности…. Уже совсть не терзаетъ его: будучи подл Эльмины и Нельсонъ очарованъ прелестію невинности; сердце бьется тише; сладкое умиленіе мало по малу заступаетъ въ немъ мсто сильнаго волненія страсти; вс мысли его непорочны; не думая о будущемъ, онъ всею душею прилпляется къ сей минут блаженства…. Ночь тиха. Натура безмолвствуетъ подъ таинственною завсою мрака. Одинъ шумъ водопада, столь благопріятный для милой задумчивости и кроткой меланхоліи, оживляетъ мертвое уединеніе.

Нельсонъ съ того времени, какъ узналъ, что Эльмина любитъ ясмины и резеду, всякой день носилъ букетъ изъ сихъ цвтовъ: она почувствовала ихъ запахъ, черезъ нсколько минутъ кликнула Лудвига и велла ему посмотрть за деревьями, нетъ ли тамъ горшковъ съ цвтами (думая, что Госпожа Сульмеръ могла, нарочно для нее, поставить ихъ близь канапе)… Нельсонъ спшитъ уйти, оставивъ на трав букетъ свой. Эльмина, испуганная шумомъ деревьевъ и восклицаніемъ Лудвига, встаетъ, и борачивается къ водопаду и видитъ, при свт луны, бгущаго Нельсона; тнь его, мелькая по гладкой поверхности тихаго пруда, скоро исчезаетъ. Слуга возвратясь говоритъ ей, что за деревомъ сидлъ человкъ, которой скрылся какъ молнія и на бгу уронилъ букетъ ясминовъ. «Подай его!» отвчаетъ Эльмина дрожащимъ голосомъ; беретъ, и видитъ, что цвты орошены слезами. Она кладетъ ихъ подъ свою косынку, идетъ домой, бросается на кресла, и смотритъ на букетъ Нельсоновъ съ душевнымъ умиленіемъ; думая: «Слезы его, милыя и трогательныя, высохли на моемъ сердц… Ахъ: цвты, посвящаемые мною горести и могил, служатъ для меня первымъ залогомъ любви! ужасное предзнаменованіе!.. Онъ безъ сомненія любитъ меня, но упрекаетъ себя склонностію, которая сдлалась дозволенною отъ потери его, и которая сражается въ немъ съ печалію — такъ какъ и въ моемъ сердц! Дерзну ли вдругъ отказаться отъ своего намренія? Можетъ быть, судьба противится исполненію тайныхъ моихъ желаній… Съ самаго начала жизни какая-то неизъяснимая меланхолія готовила меня къ нещастію; я предчувствовала его, еще не видя и не боясь никакихъ бдствій!… Осмливаюсь, безъ нжной матери, выбрать предметъ для сердца, и тотъ, кого люблю, убгаетъ меня!… Нтъ, я не сотворена для щастья:.. Ахъ! безъ симпатіи горести любовь не побдила бы во мн разсудка: Онъ плнилъ меня единственно образомъ печали»; страдалъ, плакалъ вмст со мною, и сердца наши разумли другъ друга. По крайней мр во всякомъ случа, и въ самомъ ужасномъ, невинность любви моей будетъ ея утшеніемь!

(*) Здсь первыя двадцать страницъ переведены не Издателемъ, а однимъ молодымъ человкомъ, котораго пріятной слогъ со временемъ будетъ замченъ публикою.

Между тмъ Нельсонъ, въ горестныхъ размышленіяхъ у сидлъ подъ окномъ въ своей комнат. Эльмина его видла, Эльмина, можетъ быть, замтила страсть его. «Боже мой! думалъ онъ: за чмъ я сюда пріхалъ? Мн обольстить Эльмину! мн быть губителемъ непорочности! Могъ ли я положить ея на чистоту своего сердца? Питая недозволенную склонность, оно уже виновно, и Богъ знаетъ, къ чему приведетъ это первое заблужденіе! Какъ можно имть довренность къ самому себ? Ршившись не казаться Эльмин, являюсь передъ нею со всмъ очарованіемъ, горестной чувствительности…. ищу другова случая съ нею встртиться, бгаю по слдамъ ея; возмущаю тихія удовольствія Эльмининыхъ прогулокъ…. Ахъ! сколько слабостей влечетъ за собою одна, которой мы побдить не умли!»

Блеснула заря; открылись прелестные виды. Нельсонъ сидлъ въ задумчивости — великолпіе Натуры не плняетъ растерзаннаго сердца. Кто мирно покоился въ объятіяхъ кроткаго сна, тотъ съ радостію видитъ свтлое утро; но глаза, помраченные слезами безнадежной страсти, отвращаются отъ него съ неудовольствіемъ…. Унылый Нельсонъ взглянулъ на обширную равнину, которая начинала озаряться, и мало по малу оживлялась. Скоро пришли на поле молодые крестьяне и крестьянки. Заиграла свирль, раздались звуки радости сердечной и непритворной. Горестное чувство, похожее на зависть, стснило душу Нельсона. Онъ встаетъ, чтобы затворить окно, и вдругъ, въ отдаленіи, видитъ шпицъ мраморнаго обелиска на кладбищ. Въ это время Эльмина обыкновенно приходила съ цвтами ко гробу матери. Нельсонъ слдуетъ за нею въ воображеніи; дивится милой, плнительной красот ея… видитъ, что она провела ночь безпокойно: взоры ея томны, румянецъ на щекахъ блдне. Эльмина приближается къ кладбищу, отворяетъ решетку, подходитъ медленно ко гробу, обнимаетъ мраморъ…. Нельсонъ, простирая къ обелиску руки, бросается на колна и восклицаетъ въ упоеніи страсти и горести: по крайней мр могъ плакать съ тобою!

Сильное волненіе сердца истощило въ немъ силы. Лицо его такъ перемнилось, что вс удивились, когда онъ сошелъ внизъ къ завтраку. Нельсонъ жаловался на головную боль и молчалъ. Но вдругъ произнесли имя Господина Б*… Онъ началъ слушать и узналъ, что Господинъ Б* ухалъ съ своею дочерью въ Саганъ (городокъ въ тридцати миляхъ отъ Вармбруна). Сія неожидаемая новость поразила его. Онъ самъ хотлъ хать въ Гиршбергъ на всю осень, чтобы не встрчаться съ Эльминою; но вдругъ, не приготовясь, съ нею разлучишься; не имть возможности видть ее; лишиться всей Надежды на случай — сколько огорченій!… Нельсонъ жаллъ даже и о томъ, что не могъ убгать Эльмины: для него пріятно было жертвовать ей своимъ наслажденіемъ.

Онъ скоро отмнилъ хать въ Гиршбергъ. Что бы заключили объ его отъзд? Какой найти предлогъ?… думалъ и не находилъ. Разумъ нашъ теряетъ всю силу свою, когда хотимъ доказать себ необходимость чего нибудь непріятнаго!

Нельсбнъ проводилъ время Эльминина отсутствія въ таинственной бесдк своей; нсколько разъ въ день перечитывалъ ея записную книжку — думалъ объ одной Эльмин, о плнительномъ ея взор, о звук голоса, которой такъ сильно потрясъ его сердце; считалъ дни и минуты мучительной разлуки; наконецъ, заключивъ, что ей уже надобно быть въ дорог, началъ опять находить пріятность въ своихъ прогулкахъ, и Вармбрунъ снова украсился въ глазахъ его.