— Доверие — превосходная вещь, — словно спохватился Рахимджанов. — Но оно проверяется фактами. И, кроме того, моральную ответственность за случившееся вам предстоит разделить с председателем.

— Я от ответственности не прячусь.

— Но вот сейчас ее не осознаете…

Муборак вспыхнула и не удержалась от резкости. Тогда в спор вмешался Джамалов, и разговор принял такой оборот, при котором добра не жди.

Она, разумеется, понимает, что инструктор обкома разговаривал резко не потому, что невзлюбил председателя. Хотя нельзя сказать, чтобы он и симпатизировал ему. Только она не может согласиться ни с обвинениями, которые возводятся на Мутала. ни с такой торопливостью в выводах.

Муминов продолжал молчать, но странное дело: он думал не о том, о чем с таким волнением говорила Муборак, а о ней самой.

Вспомнил, как год тому назад долго колебался, прежде чем рекомендовать на пост секретаря парторганизации эту молодую женщину, — она работала агрономом в соседнем колхозе. Муборак была энергичной, не по летам вдумчивой, но все же резковатой, порой излишне прямолинейной, Муминов опасался: сработается ли она с Муталом? Все-таки решился и теперь видит: правильно поступил.

Выслушав Муборак, Муминов спросил только о трубах. Всем существом он чувствовал: она права, эта красивая женщина со смуглым от загара лицом и карими умными глазами.

— Ну что ж, — проговорил, наконец, Муминов и поднялся с ковра. — Пойдемте к «саперам», пожалуй…

От берега к берегу высохшей речки уже был перекинут стальной трос. По всей его длине разбросаны трубы, бревна. Человек пять опиливали до нужных размеров и ошкуривали только что привезенные тополя. Еще одна группа — десяток парней и старики покрепче — готовили ямы для столбов, связывали столбы крест-накрест. Такие крестообразные опоры и должны были составить эстакаду, по которой пройдет трубопровод. В стороне, под навесом из жердей и сухой травы, еще с полдюжины стариков — очевидно, резерв — попивали кок-чай.

Тех, кто занимался установкой опор, возглавлял сам Усто. Громадного роста, босой, до пояса голый, весь бронзово-бурый от загара, пота и пыли, он ловко орудовал тяжеленной пешней, то и дело покрикивая зычным веселым голосом. Рука об руку с ним работал Мутал — тоже без рубахи, обросший и оттого сам похожий на старика.

Муминов хотел было присоединиться к работающим, однако Усто вежливо, но решительно отобрал у него кирку и кивнул в сторону навеса:

— Там Рахим-ата и мираб. Может, с ними поговорите, Эрмат-ака?

— Да, верно, простите… — Муминов повернулся и пошел к старикам.

Перед навесом, на жердочках над костром, Выл подвешен кумган — узкогорлый кувшин; в нем закипала вода. Рядом, на разостланном платке, — куски лепешки с тающими на них кружочками сливочного масла. Люди в глубине, с пиалами чая в руках, неторопливо беседуют.

Еще издали Муминов увидел, как изменился Абдурахман-мираб: на тонком лице теперь, кажется, осталась одна только сухая кожа, обтягивающая кости; скулы заострились, строгие глаза помертвели от горя, глубоко запали.

Муминов, здороваясь, долго не отпускал горячие, потрескавшиеся ладони старика.

— Не печальтесь, отец! Мы все надеемся…

— Да, да, всевышний милостив! — тотчас отозвался Рахим-ата. — Доктора тоже говорят: надежда есть, надежда есть…

Муминов коротко пересказал то, что узнал в больнице: приехали специалисты из области, а главное — Шарофат молода, и доктора уверены, что спасут ее. Ему хотелось еще посидеть со стариками, побеседовать за чаем, подбодрить Абдурахмана. Но тут к берегу подкатил знакомый «газик» председателя, шофер соскочил и, разыскав Мутала, что-то сказал ему на ухо. Минуту спустя к навесу подошел Усто.

— Секретарь-ака, вас в кишлаке ждут высокие люди из области. — Нахмурившись, он добавил: — Я тоже поеду: дела есть.

Абдурахман-мираб, видимо, услышал.

— Не знаю, как там все случилось, — проговорил он дрогнувшим голосом. — Знаю одно: не нужно всех этих разговоров, дорогой Муминов-ака… Помню, в тот день пришел Муталджан — слезы на глазах, скрыть хочет — и не может. Нет, мы за два года узнали его. Доброе у него сердце и честное!

— Ай, хорошо, верно сказал, сверстник! — закивал головой Рахим-ата. — Так и есть, мы узнали раиса. Разумная голова у него и чистая душа. Ты не волнуйся, — добавил он, обращаясь к своему другу.—

Усто поедет сам, поговорит с Валиджаном. Ребенок он, да и только!.. Ну, и выяснит все!

— Мне с моим зятем неудобно об этом разговаривать, — медленно произнес Абдурахман. — Но если нужно, поговорю…

— Все выясним, дорогой ата! — Муминов стал прощаться. — Никого не дадим в обиду.

Последним он простился с Мирабом, опять долго не отпускал его руку.

…Признаться, то, что секретарь райкома не подождал его в кишлаке, слегка задело самолюбие Рахимджанова, хотя он и не подал виду. Он даже предложил было ехать в Чукур-Сай вслед за Муминовым. Но Джамалов сказал: