Тремориада
Шрифт:
На улице было тепло. Светило солнце. И, несмотря на поздний час, из открытых окон слышались то застольные разговоры, то музыка. Неожиданно перед Кристиной воз-ник пьяный мужик в давно не стираных джинсах. – У, какая! – проговорил он с идиотской улыбкой. Кристина прошла мимо, вроде как не обращая вни-мания. – Ну и что! Зато, может, я тонко чувствую, – послед-нее слово мужик еле выговорил. Кристина едва сдержала смех, и напряжение от хмель-ной улицы поубавилось. Затем ей на встречу прошли два омоновца. Один очень даже ничего. Глядя на их сдержан-ные лица, Кристина представила, как те гаркают дружно: “Зато мы тонко чувствуем!” И вновь едва сдержала смех. Дальше Кристина шла, уже беззаботно улыбаясь. Она открыла дверь своего подъезда и увидела… Валяю-щееся тело. Кристина замерла на пороге. В глаза сразу бро-силась кровь. Довольно много крови, растёкшейся по бе-тонному полу у головы лежащего. Тёртые джинсы, “косуха”, распущенные длинные волосы. Это был соседушка. Одной рукой держа дверь открытой, Кристина шагнула в подъезд и осторожно, носком туфли, толкнула ногу лежащего. Тот простонал что-то вроде “ой, ёбта”. И зашевелился. – Живой? – растерянно спросила Кристина. – Возможно… – Слова Саныча едва можно было по-нять. Он говорил, не шевеля губами. – Я сейчас “Скорую” вызову, – сказала Кристина. Услышав это, Саныч словно получил волшебный укол. Начал тут же подниматься с пола. Вдруг негромко ойкнул, скривил лицо и удивился: – Однако. Но тем не менее – никакой “Скорой”. За-прещаю. – Он по-прежнему говорил, не шевеля губами. Лицо всё в крови. Казалось, в Саныча вселился властный демон, соображающий, как управлять этим избитым, от-казывающим организмом. Он опёрся одной рукой о стену, другой о колено и начал подниматься. Кристина попробовала помочь, взяв его под руку, но Саныч замотал головой. Затем, прямо-таки с величайшей осторожностью, сплюнул тягучую кровавую слюну и самостоятельно выпрямился в полный рост. – Рёбра всё ж поломаны, думаю, – проговорил он. Тогда Кристина опять осторожно взяла его под руку, и на этот раз Саныч позволил себе помочь. 9.Проснулся Саныч с ужасной болью. Всё тело ныло, а в рёбрах и нижней челюсти – кричало. Аккуратно при-коснулся к лицу. Щёки, подбородок – в кровавой корке. Она крошилась под пальцами на губах. Была на шее. У Са-ныча уж случался перелом челюсти. Тогда он всем говорил то, что от него и ожидали – побили. На самом же деле, он спьяну упал на улице с лестницы. На неё натекло с какой-то прорванной трубы, и та обледенела. Поскользнулся, упал – закрытый перелом рта, – как он смеялся. А скажи как есть – никто не поверит. Вот и говорил всем – поби-ли. Малолетки. Не, никому не вмазал, не навалял – они же дети. И в эту версию все охотно верили. Саныч сразу решил, что на этот раз к врачам не пой-дёт. Это аж на месяц проволокой челюсти зашьют. Кушать через трубочку – полбеды. А вот пить с зашитым ртом уже возраст не позволял. Десять лет назад он и не парился, что его может стошнить. Хотя, помнится, тогда всё ж раз дру-ган сидел рядом, с пассатижами. Пока пьяный Саныч спал беспокойно. Тогда не стошнило, а вот сейчас стошнит. И другана нет такого, чтоб с пассатижами. Чтоб рот развязал. Ещё и рёбра пронзала острая боль от всякого движе-ния, от глубокого вздоха. Не дай бог закашлять. Саныч прикинул, сколько он вчера скурил: пачки две, три, четы-ре?.. Как-то раз они с Басухой на двоих блок за ночь скури-ли. А сколько он подобных ночей не запомнил… В последнее время он стал часто кашлять по утрам взахлёб, отхаркивая какую-то гадость. Вот и сейчас в горле ужасно першило. Нет, рот зашивать он не станет. Придётся самому держать месяц зубы сжатыми. Дабы понять, что это лучший вариант, достаточно вспомнить двухметрового бугая в окровавленном белом халате, выпускающего из кабинета страшно кричавшую до этого женщину. Бугай тогда пробасил: следующий. У Са-ныча в животе похолодело, и было от чего. Никакого обе-зболивающего, и похожий на пассатижи Басухи инстру-мент. Врач сжимал его здоровенной ручищей и методично выдёргивал из дёсен проволочку за проволочкой. Те за ме-сяц конкретно вросли в плоть. Сначала верхняя челюсть, затем нижняя. Когда Саныч вышел из кабинета, Басуха, ожидавший его, с иронией похвалил: – Молодец, не кричал. – Так у меня же рот был зашит. Тогда они пошли в блинную. Саныч месяц об этом меч-тал, кушая супчик через трубочку. Но тогда он так и не смог съесть ни одного блина. Челюсти атрофировались, приот-крывались только маленькой щёлочкой, рот не работал. Не, Саныч твёрдо решил к врачам не ходить. Он лежал на своём разложенном диване. Хорошо, что не на кровати в спальне – оттуда дольше добираться до туа-лета. Саныч порадовался своей привычке не налегать в го-стях на закуску. У Стасика позже обнаружилась картошка. Нажарили. Но Санычл практически не ел. И теперь радо-вался, что приспичило ему всего лишь по малому. Он начал долгий подъём с дивана, негромко вскрикивая сквозь зубы от острой боли в рёбрах. Саныч смутно помнил, как вчера, должно быть позд-но, возвращался домой. Ему очень хотелось остаться нако-нец одному. О пути домой он помнил только отчаянно уез-жающий из-под ног асфальт. Судя по стёсанной ладони и ноющей коленке – он падал. А после, у его подъезда, были какие-то люди. Их возраста не вспомнить. Знал только, что целая компания была.
Справившись с туалетом, Саныч принялся отмывать кровавую корку, осторожно склонившись над ванной. И вдруг вспомнил: – Вон, одно быдло пьяное тут ходит… Дыра и есть дыра! Это он услышал за спиной, уж открывая дверь своего подъезда. – Я сумею простить вас, если сейчас же свалите отсю-да, – сказал, оборачиваясь к компании, Саныч. – Хотя, в жопу милосердие, вы назвали мою улицу дырой. Он ничего не помнил о драке, но кто победил – дога-дывался. Жаль, его жизнь не снимают американские кине-матографисты. У них бы хороший парень победил. А ведь он даже и фразу сказал киношную. Небрежно-пафосную, как хороший парень. Саныч усмехнулся своим мыслям и тут же скривился от боли. Он посмотрел на костяшки своих кулаков. Те были целёхоньки и ничуть не болели. “Вот и, слава Богу, – подумал он. – Лишь бы мерзавцы не пострадали”. Он вообще считал, что драться с незнакомцем, у ко-торого вполне может оказаться ВИЧ, гепатит и чёрт знает что ещё – полнейший идиотизм. И объяснил бы ему кто, Христа ради, зачем он вечно поступает не по своему раз-умению? Хуже собаки – всё понимает, но поступить пра-вильно не может. Саныч, склонившись, подставил под тёплую струю щёку и осторожно, пальцами продолжил отмывать въев-шуюся в щетину кровавую корку. Бледно розовая вода за-крутилась водоворотом вокруг стока ванной. И тут Саныч вспомнил свет, ворвавшийся в дверь подъезда. А в нём де-вичья фигура, спрашивающая: “Живой?””Точно, – подумал Саныч. – Это ж соседушка новая помогла добраться мне до квартиры, до диванчика”. И всё же он вчера был здорово пьян, и ничего подроб-нее вспомнить не мог.
Санычу больших усилий стоило снять окровавлен-ную футболку и штаны. На это ушло около получаса. Было очень больно, и к тому ж его начинало мутить. Может, толь-ко с перепою, а может, ещё и сотрясение мозга. Последнее радовало, последнее подтверждало наличие в голове серого вещества. А как ещё проверишь, когда вся жизнь напере-косяк, и поступки указывают на отсутствие ума? Уже будучи голым, Саныч принялся отмывать шею и грудь. На подбородок он махнул рукой. Окончательно смыть кровавую корку не давала щетина, а поломанную челюсть особо-то не потрёшь. Наконец, кое-как отмывшись, он глянул в зеркало на стене. Ну, уж не восставший мертвец, каким он вошёл. Но и не красавчик. На подбородке осталось много крови. Под глазом синяк небольшой, а вот на левом боку, на рёбрах, синяк здоровенный. Точнее сказать, синий весь бок. Слов-но его бульдозер сбил. Он отмыл стальную цепь, снятую с шеи перед умыва-нием. В её звеньях тоже засохла кровь. Затем одел вновь. Та звякнула медальоном с надписью на латыни: “Вся моя надежда на себя самого”. Мучил зверский сушняк, но Саныч лишь прополоскал рот и ограничился маленьким глотком. С воды его непре-менно стошнит. Так и челюсть в унитаз можно выронить. Кроме боли чувствовалась слабость во всём теле. В глазах заплясали светлячки от давления. Оставалось радо-ваться, что посетил ванну, пока были хоть какие-то силы. И тут он подумал: “А вдруг?” Добрёл до кухни. Открыл створку стола. И – о, чудо! Обнаружил чекушку водки! Когда её купили? Кто её купил? Как Митя о ней не узнал? Обо всем этом Саныч понятия не имел. Сам он никогда не покупал чекушек. Но на опохмел старался отложить всег-да. И порой, как сейчас, случались сюрпризы. Теперь ему из дому не выйти, этой чекушкой следовало распорядиться грамотно. Саныч сквозь зубы процедил полстопки и поко-вылял надевать трусы.
День он провёл в кресле перед телевизором. Подыма-ясь переключить канал, когда начиналась совсем уж не-стерпимая галиматья. Типа концертов по выходным. Водки выпил ещё раз, полстопки. А вечером, часов в семь, неожи-данно послышался звук открываемой двери. У Саныча с похмелья ёкнуло сердце. “Даже не проверил, заперта ль дверь”, – спохватил-ся он. Не шевеля корпусом, Саныч повернул голову и увидел на пороге комнаты вчерашнюю соседушку. – Извини, – сказала она. – Я без стука. Вчера дверь осталась открытой. Вот, проверила – до сих пор открыта. А тебе, наверное, сейчас тяжеловато ходить, гостям отворять. Как себя чувствуешь? РОК ЗВЕЗДА НА ПЕНСИИ. Друзья ушли Скорей, чем стали Миром, Которому На всё плевать, Лишь вороньё теперь Галдящей сворой Слетается Сюда клевать. 1.Когда-то было всё очень хорошо. Потому что было. И тем более – когда-то. Пусть ступеньки в магазин игрушек доходили почти до колена, и до ручки на его двери было не дотянуться. Пусть огромный мир с недосягаемыми дверными звонками и кнопками лифта был подогнан под боль-ших людей. Пусть так. Но при всём этом крутился-то этот мир вокруг маленького человечка. Куриные ножки – тогда не было окорочков, были нож-ки – от запеченной в духовке курицы доставались только ему. Вся сгущёнка, так редко появляющаяся в магазинах, была только для него. И, конечно же, все игрушки в доме принадлежали одному ему. Его возили на санках и читали сказки. Его жалели, когда он больно ушибался, заигравшись. И умилялись его смешным – палка-палка-огуречик – рисункам. Но то было когда-то. А теперь… Теперь этот долбаный мир соответствует его тридцатидевятилетним габаритам. И ступеньки в магазин игрушек подогнаны под его ногу. Но их ещё разглядеть надо. Да и игрушки изменились. – Два литра водки с серебром и четыре пачки сигарет, “Арктики” лёгкой, – сказал, покупая себе две новогодние игрушки, Саныч. Он сунул кассирше тысячную купюру. А что это имен-но тысяча рублей, Саныч разглядел дома через увеличи-тельную лупу. Разглядывай он через неё и сдачу – конфуза не избежать. Поэтому он просто сгрёб на ладонь остатки денег и сунул в карман куртки. Благо хоть руки не дрожали – перед походом в магазин он похмелился. Его тогда колотило нешуточно. И он, взяв двумя ру-ками бутылку, стуча горлышком о зубы, сделал два глотка. Водка обожгла горло, а всё нутро в ужасе сжалось. Саныч, мигом опустив пузырь на табуретку, схватил кружку холод-ного чая и загнал им рвотный позыв обратно. С минуту си-дел ни жив, ни мёртв, прислушиваясь к своим ощущениям. И, наконец, резко вскочив, метнулся в туалет, выблевав в унитаз выпитое. “Соседи, наверно, думают, что тут свинью режут”, – подумал Саныч, когда из его носа и рта вытекали тягучие остатки блевотины с соплями да слюной. Он обхватил унитаз, но практически его не видел. Так, расплывчатое пятно. После инсульта Саныч разли-чал лишь очертания предметов. А тут от блёва ещё и глаза слезились. Отсморкавшись, отдышавшись, умывшись ледяной водой, Саныч почувствовал себя лучше и вернулся в комнату. Уже менее трясущейся рукой, полагаясь на интуицию, плеснул с полстопки водки. Когда рука была тверда, он мог вот так, вслепую, разлить до полна по разнокалиберным рюмкам, не пролив ни капли. Талант не пропьёшь. Для верности взяв стопку двумя руками, наклонившись к та-буретке, махом выпил, откидываясь назад. Холодная водка вновь обожгла горло. Саныч, как и прежде, тут же запил чаем, подавляя рвотный позыв. Опять замер, прислуши-ваясь к организму. На этот раз удержать выпитое удалось. Облегчённо вздохнув, Саныч покачал головой. “Ай-яй-яй, ну и дела” Сознание начало проясняться. Конечно, было ещё хреново, но всё же. Минут пять назад он всерьёз опасался “белочки”. Или второго инсульта. Муки похмелья достигли апогея. Он уже дней пять практически не спал. Похмелив-шись, удавалось отключиться максимум минут на тридцать, но он все равно постоянно подрывался от кошмаров. Кроме того, всё время болели ноги. От ступней до колен они ныли, словно отмороженные. И, кроме этих монотонных мук, ноги периодически простреливала острая боль, внезапно устремляющаяся гвоздём в мозг. Врач на приёме заумно го-ворил об этом недуге и, наконец, на предложение “покоро-че”, ответил: “Пить надо меньше, водочка аукается…” Также сна не было из-за бешено скакавшего давления. Голова кружилась, Саныч чувствовал – расслабься он на секунду, и трындец. “Как там у Кинга? Выйду на поляну, где закончится моя тропа”, – усмехнулся. Отдышавшись, он вновь ронял голову на мокрую от пота подушку. А через пару минут, за-бывшись, опять подрывался, часто-часто дыша: – О, чёрт! О, Господи… Блин, сдохну… Саныч пытался достичь восьмичасового перерыва меж-ду стопками. А там, глядишь, и десятичасового, пока окон-чательно не выйдет из запоя. Резко бросать пить нельзя, это каждый алкаш знает. И вот он тянул время. К концу вось-мого часа уже не раз слышал какие-то, помимо бубнящего телевизора, несуществующие звуки. Мерещились какие-то движения. И Саныч, дёргаясь, опять шептал горячо: – О, чёрт! О, Господи! Блин, сдохну… Но вот, наконец, прошло восемь часов, и Саныч по-хмелился. Первая стопка не пошла, зато вторая прижилась. Наконец полегчало. Он посмотрел на экран телевизора. Там два оранжевых пятна, похоже, целовались. Саныч пригляделся: “Ёлки! Кэтрин Зета-Джонс!” – А жизнь-то налаживается! Вижу кой чего, – усмех-нулся Саныч, и уже более твёрдой рукой плеснул в стопку водки. – За самый новогодний фильм – “Зорро”! Когда фильм заканчивался, Саныч налил себе в тре-тий раз, полстопки, опорожнив бутылку, и – выпил. Нор-мально пошла. Он подошёл к большим настенным часам и разглядел, что уже восемь вечера. Через четыре часа наступит новый, 2012 год. Древние индейцы обещали конец света, и Саныч склонен был верить им. Поначалу не хотелось обращать на Новый Год внимания. Просто валяться и дохнуть себе дальше. Но водка зацепила. Депрессняк отступил. Здоро-вье поправилось. Мысли стали вменяемы. После водки по-чувствовал себя в твёрдом уме и трезвой памяти. И Санычу ох как не захотелось обратно в ад похмельный. Он был уве-рен, что все алкаши попадают в рай. Потому что муки за грехи свои принимают сполна при жизни, с бодунища. Но – только не на Новый Год! Одинокий, забытый, жалкий. В горячечных кошмарах, пожирающих его, стоит лишь на минуту забыться в дрёме. “Крюгер – мой Дед Мороз”. И вновь, отрывая жаркую голову от мокрой подушки, часто-часто дыша шептать: – О, чёрт… О, Господи… Блин, сдохну!Нет, только не сейчас, когда весь мир празднует. И Саныч, чувствуя прилив сил, стал собираться в магазин.
Он аккуратно спустился по ступенькам магазина и по-шёл к свету фонарей, растянувшихся вдоль дороги. Движе-ние на ней не было оживлённым, но всё же он опасался угодить под машину, не разглядев фар. И обрадовался, уви-дев фигуру, начавшую переход дороги. Саныч пристроился сзади и в конце чуть не упал, запнувшись о бордюр. “Вот наверняка кто-то увидел, и теперь засплетничает: Саныч-то до двенадцати наотмечался. На ногах не стоял”. Пришёл он домой злым. Включил телевизор. Подо-двинул табуретку, служившую столом. И плюхнулся в крес-ло, похожее на трон. Откупорив бутылку, налил стопку и залпом выпил, даже не запив. Потянул жадно ноздрями воздух и, шумно выдохнув, похлопал себя по колену. Эх, ноги, конечно, всё ныли. Саныч к этому уж привык (ныть они ещё весной начали). Но вот периодические прострелы острой боли вроде прекратились. – Так-то получше будет, – проговорил Саныч и пошёл в ванну – помыть-побрить тело к празднику. С расчёсанными, длинными, мокрыми волосами, благоухая подбритыми щеками и шеей (короткую бородку он оставил), Саныч вышел из ванной голым и направился к шкафу – одеваться во всё свежее. Одежда, провонявшая потом, осталась в тазу под ванной. Он надел лёгкие камуфляжные штаны и достал хра-нившуюся в распечатанной упаковке белую рубаху. Кри-стина – жена – подарила её на прошлый Новый Год. Са-ныч тогда померил рубаху перед зеркалом, и они на пару покивали головами: о, да, замечательно. И благополучно убрали её в шкаф для подходящего случая. Потому как Са-ныч настаивал, чтоб кульминацией праздника был фейер-верк из салатов. Уж раз-то в году можно пошалить. И вот подходящий случай настал. Он налил полстоп-ки, выпил и пошёл в маленькую комнату гладить рубаху, сорвав этикетку. Поглаженная рубаха осталась висеть на спинке стула, а Саныч отправился готовить праздничные блюда. Он прикинул, чем располагает. Гречка – очень полезно. Чёр-ный перец, горошек – очень душисто. Банка консервы “килька в томате” – очень экономно. Луковица репчатая – не гусь, конечно, лапчатый, но сплошь витамин. Масло растительное – живём, братцы! И хлеб чёрный, что всему голова. К тому же был чёрный крупно-листовой чай с аро-матом лимона, вместо которого были лепестки подсолну-ха. Это ему прочитал на упаковке один из редко заходящих знакомых. – Слепого каждый обмануть может, – сказал тогда Са-ныч. – Пахнет лимоном. Кому верить – тебе или нюху? Вообще, у Саныча друзей не осталось. Кто здравство-вал ныне, тем времени на него не хватало за своими житей-скими заботами. Да и интересы их разошлись. Понятия, если угодно. “Друганы” же, в основном новоиспечённые, что в последний год зачастили, имели острый нюх на ха-ляву. Появлялись цыганским табором, когда Саныч полу-чал деньги, и растворялись вместе с последней стопкой так внезапно, что дохнущий с бодунища Саныч, глядя на раз-руху в доме, гадал: а был ли мальчик? Когда гречка сварилась, Саныч насыпал меж газет-ных листов горошинки перца и пустой бутылкой раскатал перец в порошок. Затем ссыпал его в кастрюлю с гречкой, перемешал. Душистый аромат был восхитителен. Это вам не молотый, в упаковке. Тут и запах, и острота. Наложив тарелку простой гречки, пошёл в комнату, где импровизированный стол-табуретка, был уж накрыт. Нарезанный, подсоленный лучок в растительном масле. Открытая банка кильки. Кружка остывающего чая. Наре-занный хлеб. И вот, главное праздничное блюдо – гречка. Саныч надел выглаженную рубаху, налил и выпил стопку водки, закусив лучком. Затем достал из серванта чи-стую стопку и, поставив её на комод, налил до краёв водки, накрыв сверху куском хлеба. Кристина. Она умерла в фев-рале прошлого года. Спустя чуть более месяца, как подари-ла рубаху, что сейчас была на нём.
2.Кристина просто простыла. Поднялась температура. У неё были выходные, и за ненадобностью больничного они не спешили вызывать врача. Редко что ль люди просту-жаются. Тёплое молоко с мёдом, рюмашка водки с перцем на ночь. Но лучше не становилось. Становилось хуже. Тем-пература под сорок, Кристина вся горела. Через два дня, несмотря на протесты, Саныч вызвал врача. После осмотра её увезли в больницу. – Всё будет нормально, – сказал доктор. А на следующее утро, когда Саныч пришёл навестить жену, ему сообщили, что два часа назад она скончалась. Врач говорил тарабарщину о том, что грипп вызван виру-сом высочайшей вирулентности, из-за чего развилась мол-ниеносная смертельная геморрагическая пневмония… Доктор говорил это контуженному горем Санычу, и всё же тот запомнил сложные врачебные термины. Стран-ная штука – человеческий мозг… Они прожили с Кристиной всего восемь месяцев. Во-семь месяцев настоящей жизни из всех его бестолковых са-мостоятельных лет. Эх, если б только он не слушал её, если б только сразу вызвал врачей… Запил Саныч, когда все дела похоронные были завер-шены. Посадил тёщу, совсем не контачившую с бывшим мужем, отцом Кристины, на поезд Мурманск-Москва, и запил, вернувшись в опустевшую квартиру жены (со своей прежней он выписался). Просто снял намордник с демона, сидящего на плече. Отстегнул цепь, на которой собирался продержать его весь остаток жизни. И засинячил, затмив свой былой опыт. С работы его в марте сократили. Надоб-ность держать себя в руках днём отпала. Пособие безра-ботного у него выходило побольше прежней зарплаты. Так что за прошедший год он трезвел крайне редко. Денёк, и вновь пошло-поехало. Разве что, после инсульта не пил аж неделю.
Инсульт разбил его в сентябре. Он беспомощно валял-ся на полу целые сутки. “Друганов” скоро ждать не при-ходилось, деньги только закончились. “Друганы” волшеб-ным образом могли бы появится, займи он у кого-нибудь денег. А так, до выплаты пособия и думать нечего. Наконец, Саныч кое-как дополз до входной двери и ещё через пару часов умудрился открыть замок. Пожилая соседка, открыв дверь, была несколько обескуражена, обнаружив на своём пороге лежащего с ботинком в руке Саныча, коим он сту-чался к ней. Она-то и вызвала ему “скорую”. Через недельку Саныч двигался уже вполне самостоя-тельно. Правда, к вечно ноющим ногам добавились перио-дические прострелы острой боли. А вот со зрением совсем беда. Он практически ослеп. Только уткнувшись носом, мог разобрать, к примеру, название газеты. После инсульта, получив пособие, Саныч послал всех “друганов”, куда давно следовало. И продолжал посылать, пока те наконец не отвадились от визитов. Живя с Кристиной, он выпил всего дважды. На свадь-бе и на Новый Год. Банально, но был дом, куда хотелось возвращаться, где его ждали с работы. На которую он устроился после нелепой смерти Трескачёва. Да, все друзья ушли нелепо. Славный, будучи практически трезвым, так и вовсе попросту поскользнулся. “Эх, Славный. Эх, Кристина. Отметим Новый Долба-ный Год”. Саныч достал из серванта ещё одну стопку и, поста-вив рядом с “Кристининой”, налил до краёв водки, накрыв хлебом. Плеснул полную стопку и себе. “За вас, родные…“3.На Саныче была морская роба с застиранным до блед-ной голубизны гюйсом третьекурсника на плечах. Его порядком мутило. Вчера ему стукнуло восемнадцать. И теперь он шёл по узкому коридору ПТУ в гальюн – то ли покурить, то ли поблевать. На уши давил многоголосый гул. Туда-сюда двигались пацаны в форме. Мимо, посре-ди коридора – светлые гюйсы. То один, то другой здорова-лись, протягивая руку. Саныч буркал в ответ: “Здорово”, и брёл дальше. Тёмно синие же гюйсы больше жались к сте-нам. Топтались стайками у дверей кабинетов. Сегодня они рвались на урок. Вот два “третьяка”, словно акулы скольз-нув вдоль плотного косяка “перваков”, отделили одного лопоухого паренька лет пятнадцати и сунули ему под нос форменную шапку, наполненную лотерейками. “А там все билеты счастливые. Будет петь, плясать, иль лампочку задувать”, – мимоходом отметил Саныч и решил – сначала поблевать, а затем покурить. Раздался звонок на занятия. Не все “перваки” попадут на урок. Но основная масса двинулась в кабинеты. Саныч шёл против течения. В прокуренном гальюне стояли четверо. Два Лысых, так звали Саню и Рому, сокурсников Саныча. И два “пер-вака”. Блондину замазали макушку зелёнкой. Он прижи-мался к стенке, уставившись в пол. Лысые же горячо спо-рили, по очереди тыкая пальцами в грудь брюнета, второго “первака”. – А я настаиваю на зелёнке! – восклицал Рома. – Не могу согласиться. Нужно выстричь крест. – Для наглядности Саня вжикнул ножницами у уха “первака” и кивнул на блондина. – Глянь, что ты уже наделал, изверг. Он увидел вошедшего Саныча и сказал: – Здорова! Видал, измазал “первака”. Налысо-то он теперь добровольно подстрижётся, но на черепе зелёнку придётся наждачкой зачищать. – Всё по-божески. У него осталось право выбора, – сказал Рома. – Коль с этого года при поступлении в хабзу первый курс официально не стригут, то так тому и быть. Дело добровольное. Саныч, как считаешь? – Минуточку, – проговорил Саныч и, подойдя к уни-тазу, блеванул.
– Это всё алкоголь! – погрозил Саня пальцем брюнету. – Пьёшь водку? – строго спросил “первака” Рома. – Иногда, – пролепетал паренёк. – Детский алкоголизм страшен! Малыш, куда ты катишься? – досадовал Рома, затем обратился к Сане: – Братишка, давай по справедливости. Я зелёнкой, а ты крест. – Оставьте его, мы знакомы, – сказал Саныч, идя к умывальнику. – Блин, а чё молчишь то?! – воскликнул Саня. – А сам попробуй говорить, когда блюёшь, – сказал Саныч, умываясь. Оторвавшись от умывальника, он вытер рукавом лицо и, выдохнув, проговорил: – Вроде получше стало. – Саныч глянул на вымазан-ного зелёнкой блондина и усмехнулся. – А вы подонки. – Что есть, то есть, – согласился Рома, улыбаясь дву-мя железными зубами, вставленными вместо выбитых на первом курсе. – Ну, чё, пойдём, – кивнул Саныч брюнету и, двинув-шись на выход, сказал Лысым: – Я домой, бывайте. – Бывай, – дружно сказали Лысые. А брюнет позвал за собой блондина: – Немец. Измазанный зелёнкой “первак” с готовностью ото-рвался от стены, поспешив на выход. – Давай хоть покурим, Лысюша, – предложил Саня Роме. – Давай, Лысюша, – кивнул тот. – Немец, – усмехнулся Саныч, выйдя из гальюна. – А ты кто? – Я – Славный, – ответил брюнет. – Ну, звать меня Слава. – Так вот, Славный, валил бы ты с Гитлером домой. Ви-дишь, опять “день первака”, – сказал Саныч, думая, что хо-рошо – всё-таки не закурил. Вроде действительно легчает. Они вместе подошли к раздевалке. “Перваки” получи-ли свои шинели, а Саныч – куртку. – Пацаны, мармулеты есть? – спросил Саныч, когда они вышли на заснеженную улицу. – Чего? – не понял Славный. – Деньги, – пояснил Саныч. – На пиво. – У меня дома есть, ящика на полтора, – сказал Слав-ный. – Да только очереди такие… И продадут ли? Саныч хмыкнул, глянув на наручные часы: – Через полтора часа пиво привезут на “Гвардак”. Че-рез два – на “Фадеевку”. Кто в очереди стоит, тому не хва-тает. – А у меня хата свободна, – впервые за все время по-дал голос Немец. – Так едем же! – хлопнул обоих “перваков” по плечам Саныч. Славный с Немцем жили на одной улице. Оба перео-делись. И к магазину подъехали перед самым пивным за-возом. Саныч договорился на разгрузку машины. Немец, скрывающий зелёные волосы под задрипанной шапчон-кой, выглядел совсем ребёнком. Поэтому пиво с машины в магазин таскали без него. За что и получили полтора ящика без очереди. И, когда толпа жаждущих мужиков только на-чала давку в открывшихся дверях магазина, Саныч с “пер-ваками” уж отправились к Немцу. – Чё ты паришься из-за зелёнки? – спросил Саныч Немца, когда они допивали по второй бутылке. – Давай виски выбреем, и будет достойный панковский причесо-нище. У самого Саныча виски и макушка были выбриты, оставался лишь достающий до кончика носа чуб, который он откидывал с глаз то в одну, то в другую сторону. Допив третью бутылку, Немец согласился. Но не под бритву. В доме была только массажная расчёска, и Саныч взялся выстригать волосы через столовую вилку. Вышло довольно аккуратно. И ужасно. Что и требовалось. Захмелевший Славный был в восторге, и начал уламывать Са-ныча чтоб тот и его подстриг. И Саныч с вдохновением вы-стриг ему ирокез. Квартира немца была довольно убогой. Продавлен-ный диван, прожжённый сигаретами в двух местах. Допо-топная, пошарпанная мебель. Не было телевизора. Он жил вдвоём с отцом. – Бухает мой папаша по-чёрному, – сказал изрядно захмелевший Немец. – Как только восемнадцать мне стук-нет – подам на размен квартиры. Буду один в однокомнат-ной жить, как человек. А то ж это жопа какая-то, у меня даже штанов нет. И вправду, на Немце были штаны от “парадки”, что в хабзайке выдали. Не приглядываясь можно подумать, что это гражданские шерстяные брюки. – А чай! – усмехнулся Немец. – Какой редкостный чай в этом доме! Он подорвался и, сгоняв на кухню, вернулся с завар-ным чайником. – Вот, гляньте… – Немец открыл крышку. – О таком чуде вы даже не слыхали. В чайнике вместо заварки кисли разбухшие жженые сухари. – Не понимаю, – сказал Немец, – зачем жрать-то так? Папаше всё похрен. Отлежится иль дихлофосом похмелит-ся, с бодунища на меня наорёт, типа воспитывает, и айда дальше синячить. Не, как только стукнет восемнадцать – сразу на размен. Заживу по-человечьи. Худенький Немец едва не плакал пьяными слезами. Лет восемь назад Саныч случайно встретил его. Саныч тогда изрядно повеселился в Мурманске, и перед возвраще-нием в родной Североморск заскочил в магазин за пивком, здоровье поправить. Сразу на крыльце магазина откупорил бутылку и отпил треть. Глаза заслезились, он с облегчени-ем выдохнул и тут увидел пред собой собачьи глаза. Нет, перед ним стоял человек. Весьма помятый, небрежно одетый, с всклокоченными жиденькими волосами. Но взгляд у человека был собачьим. Так смотрит вечно голодный, битый пёс на беляш, который вы едите на привокзальной площади. Человек же смотрел на пиво. Саныч протянул бутылку кивая – бери. Собачьи глаза полыхнули счастливо и, если б у человека был хвост, он сейчас завилял бы им что есть мочи. Дрожащими руками человек осторожно, словно ожидая подвоха, взял бутылку и жадно сунул горлышко в рот. Запрокинув голову, он влил в себя всё пиво, пенящееся в бутылке. После, наконец оторвавшись от горлышка, стал глубоко вдыхать осенний воздух замешанный на выхлоп-ных газах. – Немец? – неуверенно проговорил Саныч. Жалкая улыбка вдруг застыла на лице помятого чело-века. – Да, – осторожно ответил он. За его спиной вдруг просигналила проезжающая машина, и Немец дёрнулся, как от удара током. – Я Саныч, помнишь хабзайку? – обрадовался встре-че Саныч. Немец втянул шею в плечи. Мимика лица его стала меняться с нереальной скоростью. Радость, страх, интерес, отчаянье, тоска. Снова страх, словно он вновь “первак” и сейчас его заставят тянуть лотерейку, а после задувать фары проезжающих машин. – Ну же, вспоминай, – сказал Саныч. – Мы со Слав-ным у тебя дома пиво пили. Я тебя ещё под вилку под-стриг. – А-а! – обрадовано воскликнул Немец. – Конечно, помню! Ирокез. Привет бра…(он осёкся, не решившись сказать – брат). Как ты? – Нормалёк. Сейчас, кстати, со Славным зависали. Тебя вспоминали. А ты и вот он. – Ой, – вообще оживился Немец. – Может, к Слав-ному поедем? Тысячу лет не виделись, хоть и рядом жи-вём.