Шрифт:
7
Как говорится, каждому своё —
И получил «своё» (куда ж тут деться?)
Тантал, что переполнил до краёв
Терпенья чашу бога-громовержца.
Низверг Тантала любящий отец,
Определяя кару не для вида.
Был слишком терпелив. И, наконец,
Отправлен сын в печальный мир Аида.
Стоит в воде без права утолить
Горенье жажды человеко-трупа,
В пустой надежде тихо просят пить
Коростою покрывшиеся губы.
«Один… Совсем один в своей беде,
Покаранный и Зевсом, и богами…»
В отчаянье склоняется к воде —
И лишь земля чернеет под ногами…
Но вот сменился жажды суховей
Тягучей болью голода – и тут же
Над дугами Танталовых бровей
В листве зелёной зависают груши,
Оливы, сливы (он их и не ждал),
И яблоки, и гроздья винограда…
Рукою слабой тянется Тантал…
Но где же?.. Где желанная услада?..
Спешит ладонью защитить глаза:
Лихие, необузданные ветры
Внезапно налетают, сад разя,
Со свистом унося плоды и ветви.
Не только злая жажда тяжела,
Не только голод не даёт покоя,
Ещё страшит нависшая скала,
Что прямо у него над головою.
И накаляет душу добела
Животный страх (в нем разуменья мало!):
Вот-вот сорвётся шаткая скала —
Раздавит страшной тяжестью Тантала!
В страданиях, где кары торжество,
Былую жизнь взирает, как на блюдце,
И муки бесконечные его
Танталовыми муками зовутся.
Тантал, обречённый на муки.
Геракл [6]
Зевс. С античной статуи.
1. Клятва
Однажды Зевс собрал своих богов
Велением не разума, а сердца —
Как по весне река из берегов,
Выплёскивались чувства громовержца —
Он ждал в пылу решающего дня
Тот миг, что для него немаловажен:
– Сегодня сын родится у меня!
И пусть со мной пребудут лики ваши!
Приму я от Алкмены этот дар,
Что преумножит радость мне и силы, —
(И дочка Геба розовый нектар
Гостям повеселевшим подносила).
– Пусть в здравии растёт и власть берёт
Над всей роднёй, добро и правду сея,
Веками уважаемый свой род
Продлит от сына моего Персея.
Геба (со статуи Торвальдсена).
Глядели (кто открыто, кто тайком)
На Геру, покровительницу браков,
Хоть не впервые ведал о таком
Могучий Зевс Олимпу, но однако!..
Увидели румянец на щеках
И блеск очей скрывавшей чувства Геры —
Давно уже не предвещали крах
Семье богов подобные примеры.
Она не раз была осквернена
Неверностью и грубыми словами,
Но гордость сохранившая жена
Гнала обиды, властвуя правами.
В обидах можно выплакаться всласть,
А время – лекарь чинит эти стыки.
Не ей ли подлежат любовь и страсть,
И взгляд, и плоть великого владыки?!
Пожар их ссор всегда преодолим,
И было так от века и поныне,
Пред нею преклоняется Олимп,
Злословят, но завидуют богини.
И здесь не станет Гера принимать
Пустые, мимолётные обиды,
Но бога сын, когда земная мать,
Не смеет править родом Персеидов!
И пусть ликует пиршественный зал,
Но не такая Гера уж простая:
– Мой дорогой! Неправду ты сказал,
Слова на ветер, как земной, бросая!
Кривил душой… Но ты же не таков!
Я понимаю… расшатались нервы…
Дай клятву нерушимую богов,
Что править будет, кто родится первым
В роду Персея. Он повелевать
По праву каждым родственником будет.
Свои ошибки надо изживать,
Иначе твой Олимп тебя осудит!
И царь богов, попридержав свой пыл,
(Тому виной была богиня Ата [7] ),
Дал клятву, потому что он забыл,
Что хитрость Геры бедами чревата.
2. Успеть!
И Гера, не теряя ни минуты,
Поняв, что «кашу» заварила круто,
Экспромтом планы строила свои:
«Успеть бы только! Благо, день в начале…
Улягутся заботы и печали,
Не в первый раз такие вот… бои!»
И в Аргос понеслась, да так, что спицы
Невидимыми стали в колеснице,
И храп её бессмертных лошадей,
Что был похожим на раскаты грома
На синей ленте взлёта и подъёма,
Блистая необычностью своей,
Будил полсвета, страхи нагоняя
На небеса и землю, и вменяя,
Коснувшись тверди, почести творить
Царице неба, глядя с восхищеньем,
И встречу с ней принять за приключенье,
Без чаянья умом переварить.
Вот Аргос и дворец царя Сфенела
С женою богоравной, что звенела
Невинным, полудетским голоском.
Богиня же в своём подходе тонком
Ускорила рождение ребёнка
В роду Персея, всё сминая в ком.
И появился в кружевах пелёнок
Больной и недоношенный ребёнок,
Которого назвали Эврисфей.
Богов царица, веря, что успела,
Неслась к Олимпу и от счастья пела
И восхищалась хитростью своей.
Гера с покрывалом. С античной монеты.
– О бог – отец! – блеснула Гера взглядом,
Садясь на трон с великим Зевсом рядом, —
Выходит, не сбылись твои мечты.
Что выбрала Тюхэ [8] – ох!.. – Эврисфея
Повелевать потомками Персея,
Никто не виноват – ни я, ни ты!
Никто, мой милый, с нами не рядился —
Сегодня у Сфенела сын родился
Продолжить Персеидов славный род.
Но понял Зевс коварство страшной Геры,
Что шкодила ему, не зная меры:
«Низвергнуть бы, да жалко… Пусть живёт!
А он-то сам каков?! Могучий… вечный —
Разулыбался, как юнец беспечный,
Позволив завладеть своим умом…
Кому?! Богине мерзкого обмана!
Не громовержец, а кусок самана!
Не на коне, а на осле хромом!..»
И Зевс во гневе поглядел на Геру:
– Беру, жена, слова твои на веру…
Насчёт ошибок… Я ль не грамотей?!
Схватив за волосы рукой богиню Ату,
Низвергнул: – Прочь с Олимпа! Виновата?
Отныне будешь жить среди людей!..
Ну, а тебе, жена, сказать посмею:
Не править вечно сыном Эврисфею,
Приняв твою нечистую игру!
Здесь не помогут слёзки, враки, крики!..
Свершит двенадцать подвигов великих —
К себе возьму, бессмертьем одарю!
Не вздумай договор держать в секрете!
В нём тайны нет, а весь Олимп – свидетель!
Всем насолила… А меня – поймут!
Сбежать бы Гере, запереться в спальне…
Сидит, как на горячей наковальне:
«Поймут, но не простят твой вечный блуд!»
В коварном плане просчиталась Гера,
Но не сдалась, а затаила веру,
Что навредит (и лучше бы скорей!)
Ребёнку, чтобы Зевсу не сгодился,
Хоть от Алкмены крепеньким родился
В тот день, когда рождён был Эврисфей.
И в этот самый день, к его исходу,
Перебирала Гера в мыслях годы,
Когда она была совсем другой:
Жила же, никогда не вспоминая,
Что и Персея родила Даная,
А не она, но славен был герой!
И хочет олимпийская царица
Простить грехи супругу и смириться,
Но не она ль хранительница уз
Желанных, брачных, где любовь и верность?..
А рядом – ненасытность и безмерность!
И это называется – союз???
Да и какой здесь прок без самосуда,
Когда хотелось мщения до зуда —
Сама в кулак сжимается рука!
И вновь простить предательство не смея,
Богиня в Фивы отправляет змея:
«Нет, лучше двух, чтоб всё – наверняка!
Пусть будет так, не будет перемены!»
И вот в покои дремлющей Алкмены
Вползают две гигантские змеи,
Зелёными струятся телесами,
Блестят во тьме стеклянными глазами —
Творят дела недобрые свои.
Приняв беду, как Герино злодейство,
Алкмена криком подняла семейство,
Меч обнажив, спешит Амфитрион,
Готов рубить, но руки ослабели:
И змеи, и ребёнок в колыбели!
Крик ужаса стоит со всех сторон —
Пугает отвратительная груда!..
Но сотворил невиданное чудо
Малыш, что первый день на свете жил,
Притихли издыхающие змеи:
Алкид поймал ручонками две шеи
И так сдавил, что жизни их лишил.
Маленький Геракл душит змей. (Статуя, III век до н. э.).
Алкмена сына назвала Алкидом,
Что значит – «сильный» – он таким и был! —
Напоминал ей Зевса крепким видом
И то, как хитрый бог её любил,
Сойдя с Олимпа, с золотого трона,
Под образом её Амфитриона
(Который был в то время на войне),
Всевышней волей погасил светило —
И трое суток солнце не всходило,
Одна любовь горела в тишине!..
Ошеломлённый силою Алкида,
Отец семейства, позабыв обиды,
Наутро прорицателя призвал,
Суть изложил старательно и тонко
И вопросил о будущем ребёнка.
Взглянув на лика маленький овал,
В маслинки глаз, потрогав ручки, ножки,
Почтенный старец помолчал немножко,
Но вот улыбка тронула уста,
И речь его была проникновенной:
– Герой великий порождён Алкменой!
Сильна его судьба, но не проста!
В ней восхождений горькие секреты
И гром побед (спасибо ей за это!)
В тех подвигах, которые свершит.
И, угасая в этой круговерти,
Герой достигнет вечного бессмертья,
Когда уже не правят Меч и Щит.
Внимая слову вещего провидца,
Помочь великим подвигам свершиться
Решил силён умом Амфитрион
И одарил дитя, как щедрой данью,
Всем тем, что шло во благо воспитанью,
Заботой окружив со всех сторон.
Ребёнок рос в своей здоровой силе,
Его всему старательно учили,
Чтоб он не смог к наукам охладеть,
Но самой замечательной наукой
Избрал Алкид борьбу, стрельбу из лука,
Умение оружием владеть.
И как тут Лин, Орфея брат, ни бился,
Но музыке малец не обучился,
А песни и кифару невзлюбил.
Однажды Лин задал ленивцу жару —
Тогда Алкид поднял свою кифару,
Учителя ударил и… убил.
Призвали в суд Алкида за убийство.
Он, выслушав судейских слов витийство,
Неспешных и тягучих, как нектар,
Ответил:
– Справедливейший из судей
Позволил не касаться дела сути,
Ударом отвечая на удар.
– И кто же он?
– Он – Радамант!
Не ждали
Такой осведомлённости и дали
Защите волю. Но Амфитрион,
Боясь, что это может повториться,
Отправил сам невольного убийцу
Пасти стада в лесистый Киферон.
3. Возвращение в Фивы
Возрос в лесах Алкид на вольной воле
Природы неотъемлемой частицей,
Могучим и выносливым, как дуб,
Ни страха не изведавший, ни боли,
Широк в плечах, умеющий сразиться,
И ко всему – прекрасен и не глуп.
Он выделялся ростом непомерным,
На голову, не менее, всех выше,
А силы, что невиданной была,
Десятерым хватило бы, наверно,
Чтобы пройти сражение и выжить,
Она бы и тогда не подвела.
В себя впитав бойцовскую науку,
Он жил борьбой, противников сминая,
Дивя того, кто это созерцал.
Искусно овладев копьём и луком,
Ходил на зверя, промахов не зная,
И Зевс, на землю глядя, восклицал:
– Вот это сын!.. Взгляни-ка, дочь, на братца!
(Афина, улыбаясь, вниз глядела)
Он победит тебя наверняка!..
– А мне давно с ним хочется подраться,
Да жаль, хотенье не дойдёт до дела,
Ведь он земной…
– Так это же – пока!
Люби его и помогай, как можешь,
Ему судьба нелёгкая досталась,
(Я знаю, за тобой, как за горой!),
Но и не балуй, чтобы чуял вожжи!..
Пусть вызывает гордость, а не жалость,
Мой сын, мой состоявшийся герой.
Таким Алкид и возвратился в Фивы,
В неугомонный семивратный город,
Что не похож на киферонский лес.
Он будто нёс себя неторопливо,
Как напоказ, как утоляя голод
Всех жаждущих невиданных чудес.
Дивило одеяние Алкида —
Подобие плаща из шкуры львицы,
Которую он выследил в горах.
Одних пугала рыжая хламида,
Другим давала повод поглумиться,
Забыв про уважение и страх.
Геракл её набрасывал на плечи,
А шкуру с бывшей головы звериной
Натягивал на голову, как шлем.
Четыре лапы, вытертых до плешин,
Завязками служили исполину,
Чтоб в зимний холод не было проблем.
Он палицу носил везде с собою,
Что ясенем звалась в немейской роще,
И, как железо, твёрдою была,
Чтоб с нею быть всегда готовым к бою:
Поднял – и бей врага, чего уж проще,
Вот только бы рука не подвела.
Но был и меч, подаренный Гермесом,
Ниспосланные щедрым Аполлоном
Серебряные стрелы, лук тугой,
Блестящий панцирь, кованный Гефестом,
Уют одежд, Афиной сотворённый,
Одел – и не захочется другой.
Но только лишь тогда свершилось диво,
В историю вошедшее преданьем,
Когда, хвалы не требуя взамен,
Освободил Алкид свой город Фивы
От непомерной ежегодной дани
Царю Эргину в город Охромен.
Когда Эргин метался, холодея,
Желая всё оставить неизменным,
Воителей проклятьем наградив,
Алкид ворвался в логово злодея,
Вменяя дань такую Охромену,
Что вдвое больше бывшей дани Фив.
Креонт, царь Фив, устроил пир горою,
Избавившись от мерзкого соседа,
Которого не смог он превозмочь,
Довольно щедро одарил героя
В честь этой замечательной победы
И отдал в жёны собственную дочь.
4. Месть
Казалось, Тюхэ, забывая обиды,
Лицом повернулась к герою Алкиду:
С любимой женою, прекрасной Мегарой,
Прослыли они замечательной парой,
В стараньях святых поднимавшей на ноги
Троих сыновей, что послали им боги.
А Гера молчала со взглядом потухшим —
Удачи героя травили ей душу,
И Фив ликованья хватило ей, чтобы
Опять воспылать ощущением злобы.
Зачем ей победа, лишившая веры?!
Чем лучше Алкиду, тем хуже для Геры.
Щемящую ненависть прячет царица,
В ней снова проснулось желанье сразиться,
Убить громовержца возросшего сына
(Желаемой смерти найдётся причина!),
А если опять не осилить ей это, —
Пусть изгнанным будет, пусть бродит по свету!
Не истинной силой, а силой коварства
Богиня нашла от печали лекарство,
Наслав на Алкида ужасные боли,
Лишившие разума, памяти, воли,
В припадке безумства он зло совершает —
Сынов и племянников жизни лишает.
Когда же прошло помраченье рассудка
И плакали люди надсадно и жутко,
Глубокая скорбь овладела Алкидом,
Он сам зарыдал по невольно убитым,
Несчастный, от скверны очистившись вскоре,
В священные Дельфы унёс своё горе,
Туда, где святилище сына Латоны,
Оракул, где можно взывать к Аполлону:
– Не волей своей заслужил порицанья!..
Пошли мне, как милость, твоё прорицанье!..
Наставь!.. Надоумь!.. Накажи меня строго,
Но только к добру укажи мне дорогу!
В одушевлённом таинствами храме
Алкид услышал, пифии устами
Вещает златокудрый Аполлон:
«Ступай в Тиринф к могилам спящих предков,
Двенадцать лет служи в старанье редком,
Являясь Эврисфею на поклон.
И не ищи подспорья в светлых ликах,
Свершишь двенадцать подвигов великих —
Бессмертным вознесёшься на Олимп!
С неоспоримой точностью провидца
Скажу, что в каждом подвиге таится
Удар судьбы, но он преодолим.
Ещё запомни, – пифия твердила, —
Твоё рожденье Гера не простила
Ни Зевсу, ни Алкмене, ни тебе.
Отныне ты – Геракл («гонимый Герой
И подвиги свершающий»), уверуй!
Забудь Алкида! Покорись судьбе!
Я всё сказал тебе, мой брат, что знаю,
Прости за то, что быстро умолкаю —
Минута предсказаний коротка!..»
Бог замолчал, и пифия иссякла,
А подвиги великого Геракла
Бессмертными пройдут через века.