Шрифт:
– Ты заставляешь меня краснеть.
– Берегись! Краснеют только от застенчивости или от стыда!
– Боже мой! Отчего ты сегодня со мной так резок? Какая грубость в обращении, какая холодность! Стоит мне поцеловать тебя или приласкать, как ты содрогаешься, точно я прикасаюсь к тебе раскаленным железом. Может, ты что-то против меня имеешь? Может, я чем оскорбила тебя, может, ты мной недоволен, любовь моя? Нам надо поговорить, ты должен высказать все, что у тебя на сердце, излить свое горе; я твоя подруга, не скрывай от меня ничего, я утешу тебя.
– Отрава и орвьетан [317] – все вместе!
– Что ты имеешь в виду? Вот видишь, ты от меня что-то скрываешь; ты страдаешь из-за меня, я чем-то тебе мешаю. Боже мой, что за тайны? Скажи, открой мне все, прошу тебя! Скажи, в чем я виновата, я заглажу свою вину, пусть даже ценою жизни! Ты сердишься на меня? Меня оклеветали? Бывают же такие изверги!..
– Да, друг мой, это правда, тебя оклеветали, хоть я этому и не верю. Злодеи очернили тебя; они говорят, что ты мной играешь, что ты мне изменяешь направо и налево. Только будь спокойна, я ничему не верю. Это подлая ложь!
317
Орвьетан – «универсальное» целебное средство, названное по имени его изобретателя Ферранто д'Орвьето и популярное в XVII веке.
– И еще какая подлая! Выходит, ты совсем мне не доверяешь и нисколько меня не уважаешь, если стоило кому-то наговорить на меня, и ты так сразу меняешься и приходишь в такое волнение.
– Мне сказали, что ты легкомысленна, но, уверяю тебя, меня это нисколько не волнует.
– Это не совсем честно, Пасро. Если бы мне наговорили всяких сплетен о тебе, пусть даже и очень похожих на правду, я бы такого сраму и слушать не стала. Ты мне не доверяешь, Пасро!
– Нет, нет, красавица, я оценил тебя по достоинству.
– Чтобы твоя возлюбленная обманула тебя, никогда! Ведь я тебя люблю, люблю больше всего на свете, я тебя боготворю, Пасро! Мы связаны друг с другом клятвой более священной, чем все клятвы, которые приносятся на людях. Чтобы я изменила сама нашей клятве, неужели ты способен этому верить, Пасро? Неблагодарный, несправедливый, ты оскорбляешь меня! Что я тебе сделала худого? Кто так уронил меня в твоих глазах? Знай, Пасро, я женщина порядочная! Какой же это подлец мог обвинить меня в распутстве?… Меня, затворницу, смиренницу, не употребившую во зло щедро мне предоставленную тобой свободу; нет, нет, Пасро, поверь, я достойна тебя и я невинна! Призываю небо в свидетели! Моя совесть чиста, и мне незачем опровергать эту грязную клевету. Если бы ты знал, как я тебя люблю, если бы мог понять, какая это любовь! Я так люблю тебя, так люблю! Лучше уж я убью себя, чем изменю долгу и вере, чем обману тебя!
– Да, лучше смерть, чем низость.
– Как ты пугаешь меня! Не смотри на меня так! В темноте зрачки твои бегают как у тигра.
– Милая моя, давай поедем куда-нибудь вместе, мне хочется попутешествовать. Париж мне надоел.
– Когда же?
– Чем скорее, тем лучше. Отправимся хоть завтра, если хочешь. Съездим в Женеву.
– Завтра, в воскресенье? Не могу.
– Почему? Кто тебя удерживает?
– Да нет, просто я обещала быть на обеде у одного родственника, и если я не приду, он очень обидится.
– Поедем в понедельник; поедем через неделю.
– Нет, нет, друг мой, мне очень жаль, но я не смогу, я обещала провести несколько дней у родных под Парижем. Ни под каким предлогом я не смогу от этого уклониться.
– Значит, ты не хочешь?
– Я не могу. Что с тобой, Пасро, у тебя стало такое страшное лицо! Зачем ты мне давишь горло? Ты ушиб меня, ты сделал мне больно!
– Прости, прости, я забылся; это я нечаянно. Мне не по себе, меня мучит жажда!
– Вернемся домой, прошу тебя, Если ты упадешь в обморок, что мне с тобой делать? Мне будет очень трудно!
– Послушай, милая, прежде чем мы уйдем, чтобы я мог утолить жажду, пойди, нарви мне яблок вон с тех деревьев, что растут вдоль забора, там за малинником, мне будет очень приятно их съесть.
– Боже мой, Пасро, ты весь дрожишь! Тебе очень худо?
– Да!
– По этой вот аллее?
– Да, иди прямо, не бойся.
Филожена сделала несколько шагов и исчезла во мраке. Пасро растянулся во весь рост и, приникнув ухом к земле, стал прислушиваться в страшной тревоге. Послышался душераздирающий крик Филожены, глухой шум, как от падения тела, а затем сильный плеск взбаламученной воды и далекие стоны, которые шли словно откуда-то из-под земли. Пасро вскочил, корчась, точно бесноватый, и со всех ног кинулся по дорожке в малинник. По мере того как он приближался, крики становились отчетливее.
– Спасите! Спасите!
Он вдруг останавливается, бросается на колени и наклоняется над широким колодцем, вырытым вровень с землей. Глубоко на дне вода помутнела; по временам что-то белое показывалось на поверхности и раздавались едва слышные крики «Спасите! Спасите! Пасро, я тону!». Склонившись над краем водоема, он только слушал, не отзываясь, так, как где-нибудь на балконе слушают далекую музыку. Стоны мало-помалу затихли. Тогда громким голосом, усиленным еще эхом колодца, Пасро прорычал: