Шрифт:
– Да, он завтракает, войдите.
– Приветствую вас, сударь.
– Я к вашим услугам. Что за спешное дело привело вас ко мне в такую бурю?
– Вот именно, спешное.
– Ну что ж, рассказывайте!
– Прошу извинить меня за то, что я осмелился побеспокоить вас в вашем убежище и просить оказать мне услугу, которая по вашей части.
– По моей части! Я оказываю только жестокие услуги.
– Жестокие для трусов, людям сильным они приятны!
– Слушаю вас.
– Я пришел просить вас, хотя это и очень большая нескромность с моей стороны…, вы ведь меня совсем не знаете…, впрочем, я готов уплатить все издержки и расходы…
– Объяснитесь же наконец.
– Я собирался смиренно просить вас, я был бы очень тронут вашей снисходительностью, если бы вы могли оказать мне честь в виде дружеского одолжения гильотинировать меня.
– То есть как это?
– Если бы вы знали, как мне хочется, чтобы вы меня гильотинировали!
– Вы что-то уж очень далеко зашли со своими шутками; вы что же, молодой человек, решили оскорбить меня в моем собственном доме?
– Я далек, очень далек от этой мысли; пожалуйста, выслушайте меня; дело, по которому я пришел к вам, важное и серьезное.
– Если бы я не боялся оказаться невежливым, то я сказал бы вам прямо, что вы, как видно, сошли с ума.
– Так могло бы многим показаться, сударь. Клянусь всеми вашими эзофаготомиями, [310] что я в твердом уме; просто услуга, о которой я вас прошу, не в наших обычаях, то есть не в обычаях толпы, а всякий, кто не поступает в точности так же, как толпа, считается сумасшедшим.
– Вижу, что вы человек порядочный. Хочется верить, что у вас действительно не было ни малейшего намерения меня обидеть или напомнить мне о моей злосчастной профессии, которую я успел уже позабыть. Должно быть, вы в здравом уме.
310
Эзофаготомия – хирургическая операция, рассечение стенки пищевода. Пасро иронически употребляет этот термин, имея в виду казнь гильотинированием.
– Вы отдаете мне должное.
– Может, вы художник? Судя по вашему костюму…
– Да, пожалуй, но вы-то ведь тоже художник, мы с вами в некотором роде собратья: мои занятия во многих отношениях напоминают ваши; как и вы, я тоже хирург, но вы – мой учитель по части ампутаций; мои операции менее торжественны и менее верны, чем ваши, именно это и привело меня к вам.
– Вы делаете мне честь.
– Нет, что вы, от меня до вас, как от пряслица до прядильни: я ведь действую вручную, а вы, сударь, крупный промышленник, вы производите ампутации механическим способом.
– Вы делаете мне честь. Только чем же все-таки я могу вам служить?
– Я хотел бы, как я уже имел дерзость сказать вам, чтобы вы меня гильотинировали.
– Будем, наконец, говорить серьезно, не возвращайтесь к этому больше, это скверная издевка!
– Покорнейше прошу поверить, что это единственная весьма важная причина моего посещения.
– Ну и оригинал!
– Без лишних слов, вот как обстоит дело. Давно уже мне хотелось оборвать эту жизнь, я устал от нее, она мне надоела; я, правда, еще поддавался надеждам, откладывал все со дня на день; и вот наконец вы видите жалкого раба, обремененного людскими печалями, который падает под тяжестью своей ноши и пришел, чтобы скинуть ее с плеч.
– Вы так рано устали от жизни? Как это могло случиться, друг мой?
– Мы вольны распорядиться нашей жизнью. Ее можно переносить на известных условиях, например когда человек счастлив, и можно же, конечно, с полным правом оборвать ее, если она приносит одни страдания; мне навязали жизнь без моего согласия, как мне навязали крещение; от крещения я отрекся, а сегодня пришел требовать обратно небытие.
– Вы что, человек одинокий, у вас нет никого родных?
– Родных слишком много.
– У вас нет денег?
– Я не из тех, кто поклоняется золотому тельцу.
– Но разве нет у вас хоть капельки любви к науке?
– В науке все лживо, это одна тщета.
– У вас нет никакой привязанности, нет подруги?
– И то и другое я потерял навсегда.
– В двадцать лет потерять любовь нельзя, а потеря подруги, хоть она и велика, все-таки возместима.
– Я пресытился жизнью.
– Глаза у вас блестят, а сердце бьется – значит, это не так.
– Я все увидел в истинном свете.
– Даже любовь?
– Любовь! Но что такое любовь? Ее опоэтизировали на радость дуракам. Грубая, периодически повторяющаяся потребность, вопиющий закон природы, вечной природы, воспроизводящей и размножающей, животное влечение, плотское скрещение полов, спазм! И ничего более! Страсть, нежность, честь, чувство – все сводится к этому.
– Какие отвратительные слова!
– Вчера еще я так не говорил; вчера я был еще обольщен обманом, но со вчерашнего дня не одна повязка упала с моих глаз; никто не был так чувствителен, как я. Чем возвышенней и прекраснее сны, тем мучительней и пошлее пробуждение. Вчера я был нежен, сегодня я стал свиреп. Всеми силами моей души я полюбил женщину. Я поверил, что и она любит меня, а она меня разыгрывала. Я считал ее искренней, она оказалась низкой и подлой! Я верил, что она простодушна, невинна, чиста, а она оказалась продажной! О ужас! А ведь единственным, что меня удерживало в этом мире, была любовь, любовь к этой женщине!