За полвека завоевания Алжира их погибло немного, всего 756 рядовых, 61 «сузофицер» и 27 офицеров. Африканская земля приняла их кровь, а потом и их самих. Они не только воевали, но потом и строили дороги, пробивали тоннели в горах, вели раскопки забытых и потерянных городов Римской Африки, составляли карты и охраняли караваны в Сахаре… Местные стали называть «pied noir» — «черноногие». Из-за ботинок, что они носили, потому что местные были босы. Им, чужакам, нравилось это название, и они с гордостью носят его до сих пор… «Черные ноги», значит, почти африканцы.

Постепенно эта страна стала родиной их легиона. Именно она, а не Франция. Большинство легионеров во Франции были лишь один раз — когда вступали в Иностранный легион. А для французов в метрополии они оставались призраками, о которых много раз слышали, но никогда не видели.

И они не хотели уходить, благо Алжир даже и не был колонией Франции, а ее частью. Спустя столетие их нежелание расставаться со своим домом по количеству погибших обошлось легиону уже в два раза дороже, чем завоевание, а глубину душевной раны не измерить.

На легион, как и на остальную французскую армию, помимо боевых операций в «зеленке» (по-местному — в «бледе», где кустик — явление редкое), свалились «жандармские операции»: облавы, аресты и допросы алжирцев, подозреваемых в связи с Фронтом национального освобождения. Так начинается «время леопардов», которое во Франции до сих пор многие вспоминают с отвращением и содроганием. «Леопардами» парашютистов зовут не за смелость, а за расцветку камуфляжа. Они — единственные в армии, кто уже носит камуфляж. Там, где бессильны полиция и спецслужбы, начинает действовать «жежен» — оригинальное изобретение французских «пара» в Алжире. Обычный реостат. Из тех, что используют на уроках физики в школе. Но только в подвалах виллы в районе Эль-Биар — штабе парашютистов опыты демонстрируют на захваченных арабах. Ток не убивает, но делает очень больно… Правда, «подозреваемые» со слабым сердцем или в возрасте во время такого урока прикладной физики нередко умирают.

Майор Мишо затягивается сигаретой и продолжает наш разговор: «Если перед вами сидит человек, который знает, где взорвется бомба и погибнут десятки людей, — в этом случае вполне допустимо применить «допрос с пристрастием». Но без садизма!» Могу себе представить, какую реакцию вызвало бы заявление майора, если мы были не в легионе, а в телестудии, во время прямого эфира очередного «ток-шоу» в Париже.

Казалось бы, война в Алжире похожа на две наших «чеченских». Итог разный, но есть и общее: в Алжире также не осталось ни одного француза, как в Чечне — русских. Но это только внешнее сходство, в действительности отношение французов к Алжиру сродни отношению русских к Крыму. Обе территории завоеваны кровью, а местная дикость переплавлена в горниле культуры. Вместо глинобитных мазанок — красота дворцов и тень садов, созданная поколениями «пришлых».

Когда стало ясно, что Париж «сдал» своих сограждан в Африке, то легион забрал все, что смог увезти, и ушел в чужую ему метрополию — как уходили русские пустынники, преследуемые большевиками, в Финляндию.

Из Алжира уехало три миллиона французов. Ровно столько же русских покинуло Россию в 1920 году. Те и другие остались без родины, потому что Алжир для «черноногих» был тем же, что Россия для тех константинопольских русских.

Дальнейшая судьба «черноногих» не всколыхнула Францию. А сегодня уже просто забыта…

Обань не случайно стал вторым «Отчим домом» легиона: Прованс напоминал беженцам Алжир, так же как первые колонисты радовались сходству Алжира с Провансом.

Однажды главный редактор журнала легионеров «Белое кепи» майор Моррель рассказал мне семейную историю: его отец был военным врачом в Алжире. Ушел с последними частями, спасая от резни «арки» — арабов, воевавших за «французский Алжир», и их семьи. По прибытии во Францию отец немедленно уволился из армии: предательства «черноногие» Парижу не простили. Он поселился под Марселем, где тогда осели большинство «черноногих». Пепелище на месте сгоревшего семейного дома притягивает: в первые дни уйти от него нет сил. Даже свои новые дома «черноногие» строили на манер алжирских — с плоскими крышами.

Его сын, мой собеседник, родился уже во Франции. В детстве он много раз спрашивал отца: каков же он, этот Алжир? И вот однажды они вдвоем отправились в горы. Забрались довольно высоко. Отец посмотрел вокруг и сказал: «Ты много раз спрашивал; каков Алжир? Он такой. Он — перед тобой, сынок! Это — наша родина». Недавно они съездили в Алжир и проехали по всем тем местам среди песков, где старому доктору приходилось служить в молодости.

Главный историк и архивист легиона майор Мишо курит свои сигары в рабочем кабинете. Ну и что, что теперь во Франции, как в Америке: даже в баре не покуришь, чихал он на постановления этих «штафирок» из Брюсселя. Легион — его дом, а дома он может делать все, что захочет. И это при том, что рядовые французы уже побаиваются курить в отведенных им правительством Саркози местах, то есть на улице. Мне нравится этот вдумчивый майор и его пахучие сигары. Закуриваем.

«Мы были наголову разбиты во Вьетнаме, но в военном отношении война в Алжире была выиграна», — говорит мне коммандан Мишо. Я изумлен: впервые слышу такое из уст француза. Он продолжает: «Судите сами — центр подполья в Касбе ликвидирован. Взрывы бомб в Алжире разом прекратились. Все пути поставки оружия, в том числе советского, через Тунис были перекрыты. Базы повстанцев зачищены. Но исход войны — чисто политическое решение президента».

Для арабов-«арки» и миллионов «черноногих», поколениями живших в Алжире, хитрый ход де Голля для укрепления своей популярности обернулся потерей родины. А легионеры лишились «Отчего дома». И эта потеря вовсе не добавила им сентиментальных воспоминаний.